Цитата:Из рассказов церковной певчей: "ПОМОГИТЕ НАМ ДОЖИТЬ!"
— Отец Василий — он, вообще, везучий человек такой... куда ни пойдёт — обязательно что-нибудь найдёт такое интересное... и полезное для хозяйства. Вот — в прошлом году, осенью. Шли мы с ним на станцию, на электричку. Смотрим — недалеко от платформы, внизу, под лестницей, сидит бабулька. Сама маленькая такая, ма-аленькая, вот такая крохотулька, да ещё и горбатая, личико острое, сухое, как коряжка, а глаза — вот такущие, в пол-лица. И синие-синие, представляешь?Не голубые, не серые, а прямо по-настоящему синие, с длиннющими ресницами пушистыми, и совершенно какие-то молодые. Я подумала сперва, что это из-за очков... что у неё очки с таким сильным увеличением, и из-за этого глаза кажутся в два раза больше. Присмотрелась — а у неё вообще одна оправа от очков, а стёкол нету, представляешь? Подхожу поближе, смотрю — она не одна, а с такой маленькой кудлатой собачонкой. И у той тоже глазищи громадные, только не синие, а уже красные от старости, и слезятся... Бабка её в платок закутала, прижимает к себе, как младенчика, а сама сидит, дрожит в какой-то рванине и улыбается. По-настоящему улыбается, понимаешь? — не вымученной какой-нибудь, а такой хорошей, мечтательной, интеллигентной улыбкой, как будто она не на платформе заплёванной милостыню просит, а сидит где-нибудь в ложе бенуара и слушает арию Каварадосси в исполнении Лемешева... Перед ней баночка стоит для подаяния и табличка, от руки написанная: "ПОМОГИТЕ НАМ ДОЖИТЬ!".
Тут отец Василий подошёл, посмотрел на всё это, сунул ей в баночку сотенную бумажку и говорит так ехидно, знаешь, как он умеет: "И до чего же ты, милая, хочешь дожить? До Страшного Суда? Или, может, до повышения пенсии?". А бабка ему: "Как — до чего? До смертного своего часа, значит, — до чего ж ещё?". Отец Василий хмыкнул и говорит: "Ну, до этого-то все мы доживём, ни один не пропустит, это ты не сомневайся". А она: "В том-то и дело, — говорит, — что не все. Господь всякому определил свой час, только не всякий до него доживает. И я боюсь, — говорит, — что мы с Жозефиной не доживём, это очень непросто в наше время. А так бы хотелось, — говорит, — дожить! Потому что своей смертью умирать легко, а чужой — трудно". Отец Василий так, вроде бы, немножко удивился и спрашивает: "А от чего, как ты думаешь, люди не своей смертью умирают?". Она говорит: "Да от всяких, — говорит, — обстоятельств. От болезней, от немощей всяких, от голода, от несчастных случаев.. да мало ли от чего?". Отец Василий всё не отстаёт: "А своей смертью, — спрашивает, — от чего умирают?". А она говорит: "Как — от чего? От радости. Как Господь в положенный час за твоей душой придёт, тогда она обрадуется и сама к Нему навстречу вылетит, — ты и не услышишь, как". Представляешь, да? Так и сказала, честное слово.
Отец Василий задумался, за бороду себя подёргал и говорит: "Ты, мать, просто ставишь меня в какое-то безвыходное положение. Потому что у меня в церкви уже двое торгуют свечками и третий там — ну, никак ни к чему... В общем, короче говоря, пойдёшь ко мне в храм свечками торговать?". Ой! Бабка и раньше-то вся, незнамо от чего, светилась, как лампадка, а после этих слов глазищи свои необъятные ещё больше распахнула, хотя казалось бы — дальше уж некуда... засияла, заулыбалась так, что просто глазам стало больно. Мы её прямо оттуда, с платформы и забрали, вместе с Жозефиной... Правда, с этой Жозефиной у нас потом и возникла проблема, потому что Елизавета Васильевна... ну, так бабушку эту звали... в общем, она ни в какую не хотела с ней расставаться. А в церкви ведь с собаками нельзя! Пришлось нам Жозефину замуж выдать... Да, да, представь себе. Не за Наполеона, конечно, за Пантелея одного местного... он тоже старичок, вроде неё, и он, в общем, не возражал против такого варианта. И вот, пока Елизавета Васильевна в церкви, Жозефина в будке у Пантелея её дожидается... Умора! В общем, всех устроил отец Василий по высшему разряду. И не прогадал, между прочим. С бабой Лизой у нас так торговля пошла, просто песня. Все образки старые, залежавшиеся, которые никто не брал... брошюрки там разные, крестики, платочки — всё расходилось "на ура". Причём я даже объяснить не могу, почему...
А этим летом.. в июне это было... в общем, один раз выхожу я из церкви, смотрю — баба Лиза сидит на скамейке. Вот так вот на спинку откинулась, руки на коленях сложила, глаза закрыла... И лицо такое молодое-молодое, такое радостное, такое спокойное, что у меня просто сердце оборвалось. Тут-то я всё и поняла. И заплакала. Подхожу к ней, трогаю её вот так вот за руку — а рука уже холодная... Ой! Я как зареву во весь голос! А баба Лиза... представляешь, открывает глаза и говорит: "Лена, что ты? Что с тобой?". А я всё реву, не могу остановиться. Потом кое-как взяла себя в руки, говорю ей: так и так, у вас, тётя Лиза, лицо такое радостное было, что я подумала, что вы уже умерли... А она говорит: "Что ты, Леночка, Господь с тобой! Разве радость только затем нужна, чтобы от неё помирать? Она и для того, чтобы жить, тоже очень даже годится!".
Из материалов hildegart.livejournal.com
