Крах «социального государства»(«Мировой кризис глазами нобелевского лауреата»)
... Мир, по мнению Кругмана, проходит сейчас пусть и не через депрессию, но через «депрессивную экономику», то есть испытывает груз «проблем, особенно характерных для мировой экономики в 1930-х и с тех пор не проявлявших себя» (с. 282). Ее возвращение было вполне закономерным. Во многом оно объясняется, если верить автору, произошедшим в экономическом мышлении за последние несколько десятилетий «смещением акцентов» и уходом «от спроса в экономике в сторону предложения». В данном случае Кругман делает прозрачный намек на все те же неолиберальные принципы или на «совокупность глупых идей, претендовавших на название “экономика предложения”» (с. 283). Именно они призывали не мешать бизнесу (стороне предложения), не обременять его социальными расходами, – одним словом, сделать так, чтобы фирмы могли бесперебойно создавать продукт на продажу. Но чем дальше заходила такая помощь бизнесу, тем сильнее она била по потребителям, сокращала вместе с социальными гарантиями возможности населения покупать выставленную бизнесом продукцию. Возникал тупик: ситуация, когда предложение все труднее находило спрос, должна была, как и в конце 1920-х годов, прийти к коллапсу.
Поэтому, как полагает Кругман, надо начинать с исправления изъянов «теорий предложения» – фактически принять те самые меры, которые в этих теориях считались недопустимыми. Нужно, по мнению Кругмана, сделать все то же самое, что в более суровых условиях предлагал Дж.М. Кейнс. Автор напоминает, что в 1930-е годы капитализм был, по мнению многих, обречен и выжил «в основном благодаря мерам, предложенным Кейнсом, хотя нынешние энтузиасты свободного рынка вряд ли с этим согласятся» (с. 162). Сейчас нужно воспользоваться рецептами тех лет. В плане «операции спасения», как называет ее Кругман, легко угадывается рука Кейнса. По словам Кругмана, «политикам всего мира надо предпринять два шага: опять запустить в действие поток кредитов и повысить объемы расходов» (с. 286). Одно это должно вызвать протест неолибералов: в их понимании правительственные расходы надо ограничивать, так как они всегда осуществляются за счет бизнеса. А Кругман делает следующий шаг: для выхода из кризиса, как выясняется, «потребуется более сильный правительственный контроль». «На какое-то время, – говорит Кругман, – мы фактически подойдем к полной национализации значительной части финансовой системы» (с. 289). Вот здесь неолибералы разразятся праведным гневом: они ведь всегда стремились к приватизации как финансов, так и других сфер экономики. Идею Кругмана они сочтут за издевательство. И вряд ли их успокоит тут же сделанная Кругманом оговорка, что национализация будет лишь временной мерой, что «сразу же, как только будет обеспечена безопасность, финансы снова следует сделать частными» (с. 289). А еще Кругман предлагает вернуться к оправдавшей себя практике 1930-х годов по организации правительством общественных работ (с. 291), – очевидно, с целью обеспечить работой население и, следовательно, доходами, которые помогут восстановлению спроса в экономике. Реакцию поборников свободного рынка боюсь представить. Они всю сознательную жизнь посвятили критике программы по выходу из «Великой депрессии». А теперь один из экономических авторитетов призывает к возрождению той программы. Не ожидали люди такого поворота.
Так получается, в лице Кругмана мы имеем еще одного разоблачителя неолиберальных доктрин? Как ни странно, это не так. Удивительно, но тот же самый Кругман на других страницах работы по сути дела отстаивает все те идеи, которые по традиции связывают с неолиберализмом. Человек, с явным сарказмом говорящий об «энтузиастах свободного рынка», сам часто предстает точно в таком качестве.
... разве «энтузиасты свободного рынка» упускают возможность посмаковать ускорение экономического роста в странах «третьего мира» в годы глобализации? Кругман тоже не упустил. В книге можно прочитать про полную беспросветность в отсталых странах вплоть до конца 1970-х годов, про неудачу их протекционистского курса. «А затем, – пишет Кругман, – вдруг что-то изменилось» (с. 49). Страны «третьего мира» стали снижать торговые барьеры, открывать границы для иностранного проникновения. Результаты, если верить Кругману, не заставили себя ждать. Правда, не во всех странах: многие «все еще остаются очень бедными». Зато «в тех государствах, где начали формироваться новые отрасли, все-таки происходит улучшение жизни обычных людей, и этот процесс очевиден» (с. 50). Какие именно государства имеются в виду, тоже понятно – страны Юго-Восточной Азии. На их будто бы позитивный пример очень любят ссылаться защитники глобализации, и Кругман следует в общем русле.
Эти государства, если верить Кругману, показывают, что «быстрое развитие все-таки возможно, и оно достигается… путем интеграции, насколько это возможно, в глобальный капитализм» (с. 52). Сразу хочется спросить: а как насчет других регионов, например Африки? Если судить по отношению объемов внешней торговли к ВВП, то Африка, как пишет С. Амин, окажется «интегрирована в мировую систему даже больше, чем все остальные развитые и развивающиеся регионы»[9]. Но плоды от этой интеграции отнюдь не радуют. По данным экономиста М. Вайсброта, в 1980–90-е годы, то есть в период распространения глобализации, средний доход в африканских странах на душу населения упал на 15 процентов. Кстати, и для Латинской Америки глобализация привела к сходным последствиям. Здесь доход на душу населения в те же сроки вырос на 7 процентов, то есть не вырос вовсе сравнительно с 65-ти процентным ростом в предыдущие два десятилетия[10]. И в целом отставание «третьего мира» от «первого» с момента отказа (как правило, под давлением извне) от протекционистских мер только выросло – с 30:1 в годы Второй мировой войны до 70:1 к концу ХХ века[11].
Даже неловко после этого призывать к «интеграции в глобальный капитализм».
... Реальное улучшение жизни населения в годы глобализации имело место совсем в небольшом количестве азиатских стран. Но такие страны все же есть. Кругман справедливо указывает на Южную Корею и Тайвань, говорит, что в той же Корее средняя часовая ставка за последние 30 лет возросла от 5 процентов часовой ставки в США до 62 процентов (с. 50–51). Однако и здесь Кругман использует стандартный трюк неолибералов. К настоящему свободному рынку прогресс в этих странах (и социальный, и экономический) не имеет никакого отношения. Например, Корея на протяжении своих успешных десятилетий с интеграцией в глобальный капитализм отнюдь не торопилась, вела протекционистскую политику с созданием при активной помощи государства высокотехнологичного производства[15]. Зато когда дошло до более серьезной интеграции в глобальный капитализм, благосостояние людей, вопреки Кругману, сразу поползло вниз. Сработала цепочка: открытие финансового рынка привело к известному азиатскому кризису, кризис позволил МВФ навязать Корее программу дерегулирования экономики и в том числе свободной торговли, программа привела во второй половине 1990-х годов к почти двукратному сокращению в Корее «среднего класса»[16].
... В западных странах кейнсианскую конвенцию, по словам Кругмана, «по-прежнему ценят» (с. 163). Но по отношению к другим странам ситуация выглядит иной. Многие из них «обнаружили, что в основном политику для них диктует Вашингтон, а точнее Международный валютный фонд и Казначейство США» (с. 164). И диктует совсем не тот курс, какой выбирает для себя: «в основе приемов, навязываемых Вашингтоном многим странам, оказавшимся в кризисе, было почти полное выворачивание наизнанку сущности кейнсианской конвенции» (с. 178). «Выворачивание» выходило странам боком. Свидетельством является все тот же азиатский кризис. Как признает Кругман, азиатские страны, открыв финансовые рынки, сделались более уязвимыми, «хотя с точки зрения свободного рынка стали действовать в целом лучше» (с. 156).
Хотя столь же уязвимыми оказались и жители многих других стран. Правительства по идее должны ограничивать банковские операции, так как «не могут позволить, чтобы вдовы и сироты потеряли свои накопления только потому, что они положили их в неправильный банк» (с. 108). Однако, как тут же добавляет Кругман, «в 1980-х эти ограничения во многих регионах оказались сняты, в основном по причине отмены госконтроля» (с. 109). Последовало наказание в виде надутых спекулянтами финансовых пузырей. У них, по словам автора, есть одно свойство: рано или поздно они все лопаются (с. 110). Они и лопнули там, где только появились: в Мексике в ходе «текилового кризиса» в середине 1990-х годов, когда, как узнаем из книги, пришедшие в страну капиталы мало влияли на производство, а при первых тревожных симптомах побежали в другие страны (с. 74–84); в Японии, превратившейся еще в начале 1990-х годов в «экономику мыльного пузыря, японский эквивалент “ревущих 20-х” в США» (с. 102); «в Юго-Восточной Азии, чьи страны «к началу 1996 года начали в значительной степени напоминать экономику мыльного пузыря Японии конца 1980-х» (с. 132) и пришли в итоге к кризису в «текиловом стиле» (с. 94); в России, ставшей в 1998 году «жертвой потемкинской экономики» (с. 206); и т.д.
А нынешний кризис так и вовсе уникален. Он, по словам Кругмана, «напоминает все, что мы видели до этого, но на этот раз все сразу» – от взрыва «пузыря недвижимости», аналогичного случившемуся в Японии, до волны «валютных кризисов, очень сильно похожих на развитие событий в Азии в конце 1990-х» (с. 258).
... Кругман искренне полагает, что «единственными важными структурными преградами на пути к процветанию мира являются устаревшие доктрины, которые затуманивают мышление людей» (с. 296). Миром правят идеи и достаточно лишь стремиться к торжеству самых правильных из них, отвечающих всеобщим интересам.
Снова просится вопрос: не слишком ли Кругман для нобелевского лауреата наивен? Чем-то он похож на социалистов-утопистов начала XIX века. Утопизм их состоял среди прочего в искренней вере в то, что их проекты социального переустройства сами собой будут востребованы, как только люди увидят преимущества этих проектов. Кругман рассуждает в схожем ключе. Но тех утопистов, как известно, ждало горькое разочарование. Они так и не дождались, что люди по доброй воле начнут перестраивать жизнь в соответствии с идеалами справедливости. И вполне понятно, почему так произошло. Господствующие слои в тогдашних обществах были довольны существующим порядком, имели от него серьезную выгоду. Так зачем же от нее добровольно отказываться?
Программу Кругмана, боюсь, ждет аналогичная судьба. И все по той же причине – существующий порядок при всех его недостатках предпочтителен тем, кто находится на его верхних ступенях. Вспомним еще раз приведенные в начале статьи слова о «странном сочетании низкого темпа роста и увеличивающегося неравенства доходов».
От роста неравенства страдает огромное число людей, даже подавляющее большинство, но ведь есть и те немногие, кто оказался ближе к противоположному социальному полюсу. Они от углубления неравенства только выигрывают, чем больше оно будет, тем для них лучше. И именно ради такой цели они вели на протяжении лет социальную борьбу, названную по заглавию книги К. Лэша «восстанием элит»[21], как раз против кейнсианской конвенции с ее высокими социальными расходами. В этом низвержении «государства благосостояния» и состояла глубина изменений, произошедших в ходе того «восстания» и олицетворявших новую эпоху. О ней говорят многие, но вот Кругман ее наступления даже не заметил, остался целиком в старой эпохе.
...
А теперь самое прискорбное для Кругмана. Если разобраться, то смена эпох, или же, следуя Кругману, просто негативные «смещения акцентов», оказались возможными во многом благодаря основополагающему для его же программы призыву к «интеграции, насколько это возможно, в глобальный капитализм». Эта интеграция и «уход от спроса в экономике в сторону предложения» очень даже связаны между собой. И вместе они сделали необходимыми усиление финансовых спекуляций с постоянно лопающимися пузырями. Разве перенос западных производств в отсталые регионы по мере их интеграции не привел к росту безработицы в развитых странах и заодно к снижению зарплат? Одно логично вытекает из другого[22]. Корпорации, понятное дело, от такого снижения зарплат оказались в выигрыше. Одно плохо: спрос на товары в странах «первого мира» стал постепенно падать. Капиталисты на урезании расходов скопили серьезные суммы, которые все менее выгодно было вкладывать в производство. Выходом стали те самые финансовые спекуляции, приносившие куда более значительный и быстрый доход, чем реальный сектор экономики[23]. Навязанный остальному миру курс на интеграцию эти спекуляции только облегчил, он и понадобился в том числе для облегчения финансовых операций в мировом масштабе со всеми вытекающими последствиями. Последствия печальны, но такова плата за вхождение в пропагандируемый Кругманом свободный рынок. Они к неудовольствию Кругмана включены в комплект, отказаться от них нельзя.
