Кстати
Религия в жизни русской деревни 1920-х годов
Мякотин А.А. СамГУ, к.и.н., ст. преподаватель http://www.saminfo.ru/~samds/Text/Verti ... 003/13.htmВ 20-е годы XX века Советское государство интенсивно формировалось. Однако сам тип его в основных чертах определился. Это было государство идеократическое; атеизм был одной из основ его официальной доктрины. Вытеснение религии из сознания и быта большинства населения страны – крестьянства, замену ее собственной квазирелигиозной идеологией центральное руководство относило к числу наиболее важных политических задач.
Религия была глубоко укоренена в традиционном укладе крестьянского бытия. В начале 1920-х годов после всех пережитых потрясений могло создаться впечатление, что деревенская жизнь продолжается в своем прежнем течении. В предписанные церковью дни большинство крестьян постилось, в праздники церкви были переполнены. Сельчане по-прежнему приглашали священников для совершения молебнов (при выгоне скота, о дожде и т.д.). Помимо главных общецерковных праздников – Рождества, Пасхи, Троицы – в каждой деревне отмечали местные - «заветные», приходские - праздники. Они отмечались особенно торжественно. Некоторые из праздников «по завету» были установлены на памяти деревенских старожил. После избавления от какого-нибудь несчастия (падеж скота, пожар, засуха), которое связывалось с вмешательством высших сил, крестьяне «заветились» (давали обет) отмечать в этот день праздник [1].
Тем не менее, внимательные наблюдатели замечали перемены, произошедшие в инертном укладе крестьянской жизни. Отношение крестьян к религии изменилось. Сельские жители заполняли храмы только в престольные и большие праздники; в прочие дни они пустовали. В будни службы в деревенских церквях не совершались. Даже по воскресеньям отмечались, хотя и очень редко, немыслимые прежде случаи, когда из-за отсутствия в церкви прихожан приходилось отменять службы [2]. В воскресные дни в церковь редко приходило больше двух-трех десятков человек, в основном стариков и женщин. Утверждение о том, что в 1920-е годы религия сохранялась в деревне благодаря женщинам, не было большим преувеличением. Они гораздо чаще ходили в церковь (полвека назад иногда отмечалась иная ситуация), прилежнее соблюдали ее предписания [3]. Деревенские мужчины избегали казаться набожными. Все чаще им был свойственен рационализм, индифферентное отношение к религии.
20-е годы XX века были отмечены нарастающим равнодушием сельского населения к церкви. При этом, по нашим наблюдениям, вера не вытеснялась «сознательным» атеизмом, антирелигиозными убеждениями. Можно говорить лишь о растущей религиозной индифферентности крестьян.
А.М. Большаков передавал примечательный разговор, состоявшийся у него с сельским священником летом 1923 года: «Много ли народа бывает в церквах?»
– «Совсем перестали ходить. Только женщины еще заглядывают, а то хоть церковь закрывай».
– «Почему же так? Ведь раньше ходили…».
– «И усердно… Времена, надо полагать изменились… Сами знаете: религию гнали, над религией насмехались».
– «Допустим, вы правы. Но ведь испытания смущают маловеров, а веру верующих закаляют. Где же они, эти верующие крепко и до конца? Ведь «претерпевый до конца спасется». Где же эти жаждущие спасения?»
…Священник (и не он один мне в этом признавался) машет рукою: «Что говорить! Все оказались маловерами, стадо разбежалось…» [4].
Очевидное охлаждение сельских жителей к религии не было следствием пропагандистских мероприятий властей. В нэповской деревне атеистическая пропаганда практически не велась. Сельские партийные ячейки переживали организационный кризис и были мало дееспособны. Низовые партработники уступали многим сельчанам в культурном уровне и политической осведомленности, не пользовались в деревне авторитетом. Гораздо более активным и организованным был комсомол. В своих насмешках над церковью комсомольцы во многом воспроизводили старый стереотип поведения деревенских вольнодумцев, «богоборцев» [5]. Однако их критические нападки, зачастую оскорблявшие чувства верующих, никого не отталкивали от религии. Они приводили, скорее, к обратным результатам. Преобладающая крестьянская оценка антирелигиозных акций деревенских комсомольцев была: «хулиганство» [6]. Лекции антирелигиозного содержания, которые читали заезжие лекторы и школьные работники, также не оказывали на сельчан большого влияния [7]. Отношение крестьянства к религии в послереволюционное десятилетие трансформировалось стихийно под влиянием изменившихся условий жизни и самого атеистического духа эпохи.
Происходившие изменения стали особенно очевидными после 1924 года, когда проявился рост общественной активности крестьянства. Он был взаимосвязан, по нашим наблюдениям, с известной рационализацией крестьянского сознания. Крестьяне перестают отмечать некоторые из местных, «установленных отцами и дедами», праздников.
В обследованной А.М. Большаковым Горицкой волости Вологодской губернии с середины 1920-х годов сохранялось в среднем два-три приходских праздника вместо прежних четырех-шести. Сельские жители подчеркивали, что оставшиеся праздники им необходимы, поскольку иначе «слишком строго будет… надо же с родными, с друзьями-приятелями встретиться, попить-погулять…» [8]. Вместе с тем, рост социальной активности, осведомленности и грамотности деревенского населения в ряде случаев сопровождался оживлением интереса к религии. Некоторых сельчан увлекал духовный поиск. Во второй половине 1920- годов несколько возросли влияние и распространение сект. Порой они казались гораздо предпочтительнее находившейся в упадке церкви, привлекали крестьян рационализмом учения, доходчивостью его разъяснения. Гонения на церковь, неумелая антирелигиозная пропаганда также были в числе причин отдельных всплесков сочувственного отношения к церкви.
Новым явлением в религиозном быте деревни, характерным для 1920-х годов, стал «ряд» – договор сельского общества со священником. Сельский священник не присылался епархиальным руководством, а именно «рядился» на собрании домохозяев. «Ряд» оформлялся как приговор сельского схода. В нем детально, по пунктам регламентировались хозяйственные условия соглашения «мира» со своим пастырем. Оговаривались, в частности, размеры помощи семье священника хлебом, инвентарем, в обработке земли и т.д. Эти вопросы оживленно обсуждались собранием. Многих крестьян интересовало, велика ли семья священника, поскольку многодетный будет брать большие «требы» (после расходов на водку они были главной расходной статьей в бюджетах крестьянских хозяйств). Духовное образование священнослужителя, его качества как проповедника гораздо меньше интересовали крестьян. Известная поговорка – «что ни поп, то батька» – довольно точно отражала их отношение к «кандидату в священники».
В 1920-е годы практически нивелировались различия между крестьянской массой и священниками в образе жизни, быте, нравах. Земельные владения приходов значительно сократились; большинство священников теперь сами обрабатывали землю. А. Гагарин, автор ценного литературно - социологического описания нэповской деревни, не без иронии замечал: «Упадок церковной жизни не затронул существа церковного обрядоверия, а лишь демократизировал быт и нравы духовенства. Когда мы встретили в Ярковицах субъекта в рубахе, с шапкой набекрень, рядом с «подругой жизни», прогуливающегося вокруг облинялой церкви, то сразу узнали ее реформированного настоятеля» [9]. Крестьяне, как правило, относились к священникам добродушно, как к привычному атрибуту деревенской жизни. Однако подобная «демократизация нравов», сокращение почтительной дистанции в отношениях со священнослужителями отнюдь не способствовала пиетету перед ними.
Спад интереса к религии, отмеченный многими современниками, показывал, на наш взгляд, известную поверхностность крестьянской религиозности. Для крестьян была важна внешняя, обрядовая сторона религиозной жизни. Структурные изменения в управлении церковью, ее взаимоотношения с государством, деятельность высших иерархов мало интересовали деревенских жителей. Важнейшие события – арест и освобождение патриарха Тихона, появление и противостояние новых религиозных организаций («Живая церковь», «Возрождение»), волновавшие активную часть городской религиозной общественности, - не нашли отклика в деревне. В то же время крестьянское «обрядоверие», верность традиции были важной причиной устойчивости позиций религии в нэповской деревне. Другой её причиной был коллективизм крестьянства. Сельские жители не могли допустить закрытия церкви, утверждая: «Религия не нами начата. Кругом будут креститься, отпеваться, венчаться, - а мы без всего этого? Таких дел пока еще нигде не слыхать в нашей округе. Что же мы, первыми что ли будем?» [10]. Октябрины, красные похороны, гражданский брак не получили распространения, хотя в конце 20-х годов практически в каждой деревни были 3-4 невенчанные семейные пары. Объяснение следует искать в торжественности церковного ритуала. Один из лучших знатоков деревенской жизни этого времени заключал: «Как-то мало прийти в заплеванный административно-гражданский отдел и там просто «зарегистрироваться» у равнодушного ко всему советского чиновника. Церковь одевает и рождение, и брак, и смерть в пышные одежды обрядности» [11].
Наибольшее влияние официальный атеизм имел на демобилизованных красноармейцев. Однако религия, являясь частью деревенского быта, оставалась властным явлением. После возвращения из армии многие из них, подчиняясь установленному порядку жизни, вновь начинали посещать церковь. На протяжении 1920-х годов соотношение верующих и неверующих в деревне изменилось. Сельские жители старшего поколения – 30-35 лет и более, - как правило, сохраняли веру. Молодежь, более восприимчивая к «духу времени», впитала критическое отношение к религии.
В двадцатые годы в деревне не было противостояния верующих и безбожников. Мы объясняем это аномией, неопределенностью социальных представлений о «правильном» отношении к религии, что характерно для переходного времени. Верующие терпимо относились к атеизму односельчан. Фанатизм, религиозная экзальтированность совершенно не были характерны для деревни этих лет. Родители, оставаясь людьми религиозными, не препятствовали атеистическому воздействию на детей властей и школы. Атеисты столь же терпимо относились к верующим. В воспоминаниях известного философа А.А. Зиновьева приводится весьма символичная, характерная для 1920-х годов деталь: в их доме за одним столом нередко сидели священник и партийные работники. Порой представители власти сидели на почетном месте под главной иконой [12]. Руководящие работники отмечали, что сельские партийцы являются плохими «проповедниками атеизма» даже в своих семьях. В домах большинства из них висели иконы. В праздники к ним заходили священники, - коммунисты уходили на время совершения молебна. Уездное и губернское партийное руководство время от времени получало информацию о том, что тот или иной деревенский коммунист крестил ребенка. Впрочем, эти случаи были очень редкими.
Вера и неверие уживались не только в общественной жизни, но и в душах людей. В работе Л. Григорова, основанной на личных наблюдениях автора, негативно характеризовалось поведение одного «шкраба» – заведующего сельской школой. С эмоциональным подъемом читая антирелигиозные доклады, он, тем не менее, каждую субботу под звон церковных колоколов зажигал дома лампадку [13]. Возможно, в этом не было лицемерия. Подобные примеры нередко были проявлением «разорванности» внутреннего мира людей, живших в переходную эпоху.
Церкви в деревне стали закрывать в 1930-е годы с началом коллективизации. Сельское население отнеслось к этому довольно равнодушно, открытый протест был редкостью. Свою роль здесь сыграл массовый отток деревенских жителей в города. Религиозность крестьянства не была интенсивной, порой граничила с отсутствием религиозных чувств. В 1920-е годы индифферентное отношение сельчан к религии нарастало. Огромная крестьянская доверчивость к обещаниям властей, привычка преимущественно к пассивному протесту способствовали успеху антицерковной политики. Антирелигиозные мероприятия государства все чаще находили поддержку со стороны значительной части деревенского населения, прежде всего молодежи, с энтузиазмом воспринимавшей безбожие как новую религию.
1. Феноменов М.Я. Современная деревня. Опыт краеведческого обследования одной деревни. Ч.II. Старый и новый быт. М.-Л., 1926. С. 78-79.
2. Гагарин А. Хозяйство, жизнь, настроение деревни. М.-Л., 1925. С. 83.
3. Громыко М.М. Мир русской деревни. М., 1991. С. 126.
4. Большаков А.М. Деревня. 1917 – 1927. М., 1927. С. 406-407.
5. Фитцпатрик Ш. Сталинские крестьяне. Социальная история Советской России в 30-е годы: деревня. М., 2001. С. 45.
6. Большаков А.М. Указ. соч. С. 413.
7. ГАСО. Ф. р-81. Оп. 1. Д. 629. Л. 34.
8. Большаков А.М. Указ. соч. С. 412..
9. Гагарин А. Указ. соч. С. 83.
10. Большаков А.М. Указ. соч. С. 407.
11. Там же. С. 412-413.
12. Зиновьев А.А. Русская судьба, исповедь отщепенца. М., 2000. С. 59.
Григоров Л. Очерки современной деревни. Ч.II. М., 1925. С. 34.
