Директор Института физики высоких давлений РАН академик Сергей Стишов, рассуждая о ситуации в российской науке, считает, что главная ее проблема заключается в старении научных кадров и отсутствии в науке молодежи.В последнее время приходится слышать все нарастающий вал критики в адрес Российской академии наук (РАН). Если раньше источник критики находился где-то в пределах Министерства науки, то в настоящее время критика звучит из уст законодателей, некоторых вузовских начальников, да и самих ученых, в той или иной мере знакомых с ситуацией в РАН. Эта активизация, по-видимому, синхронизирована с рядом последних действий руководства страны, как то: сокращение финансирования РАН, создание Курчатовского центра, «кремниевой долины» в Сколково и т. д. В соответствии с законами «наукометрии», критика в основном касается количества публикаций (то есть объема научной продукции) и индекса цитирования, характеризующего, по замыслу его создателей, качество публикаций.
Кстати, говоря об объеме научной продукции, следует указать, что не все публикации равны. Есть еще так называемый импакт-фактор журнала. Индекс цитирования и импакт-фактор журнала вещи взаимно связанные, то есть статья, опубликованная в журнале с высоким импакт-фактором, имеет шанс быть процитированной чаще, чем публикация в ином издании, и наоборот, статья с высоким индексом цитирования повышает импакт-фактор.
Здесь мне хотелось бы, основываясь на собственном опыте, высказать соображения о ситуации в российской науке.
Особенно хочется это сделать в свете дискуссии, показанной в одном из ток-шоу на Пятом канале 16 марта 2010, которое было посвящено судьбе РАН.
Я всю жизнь занимаюсь экспериментальной деятельностью в области физики высоких давлений. В последнее время мои интересы отчасти сдвинулись в сторону магнетизма и физики низких температур. Эти области физики являются весьма трудоемкими в смысле техники эксперимента и требуют сложного и металлоемкого оборудования. В советское время, как, впрочем, и сейчас, мало что из необходимого оборудования производится в пределах нашей страны, поэтому практически все мы делали сами в наших мастерских с нашими механиками (сейчас это проблема малого и среднего бизнеса). Наша группа, состоящая из 4–5 научных сотрудников, публиковала две-три, иногда 4 статьи в год. Но мы в те времена никогда не гнались за количеством статей. Многие наши результаты оставались неопубликованными. Более того, большое количество публикаций у тех или иных персон не вызывали у нас почтения, а скорее всего насмешку. Ведь невозможно написать самому, например, 10 статей в месяц, занимаясь еще и экспериментом.
Западный мир, начиная с 60-х годов прошлого века, уже жил по-другому. Я помню, как где-то в конце 80-х годов американский ученый Фрэнсис Ри (Francis Ree), посещавший мою лабораторию, крайне удивился, оказавшись свидетелем моего отказа быть соавтором статьи, к которой я имел только косвенное отношение. Другой интересный пример хорошо иллюстрирует западный (или восточный) менталитет в отношении научной работы и публикаций. Находясь в Японии, один из наших сотрудников получил возможность провести ряд экспериментов с использованием синхротронного излучения. Однако потенциальные участники экспериментов с японской стороны заявили, что, поскольку на эти эксперименты будет потрачено время, результаты работы должны быть обязательно опубликованы.
А если это так, то уже сейчас (до начала работы) нужно решить, кто будет первый автор, кто второй и т. д.
Таким образом, коль скоро количество статей и индекс цитирования принимаются в качестве исчерпывающих критериев работы ученого, то его жизненная задача уже сводится не к проведению исследований, а к написанию максимального числа статей и их публикаций в журналах с максимальным импакт-фактором. Основанием для такого подхода часто служит утверждение, что большинство нобелевских лауреатов имеют очень высокий индекс цитирования. Впрочем, замечу, что научные статьи истинно эпохального научного значения практически не цитируются. Соответствующие работы известны в науке под собственными названиями, например закон всемирного тяготения, теория относительности Эйнштейна, уравнение Шредингера, соотношение неопределенности Гейзенберга и т. д.
Возвращаясь обратно к публикациям, укажем, что в естественных науках «чашей Грааля» является журнал Nature, обладающий максимальным импакт-фактором, затем следует Science и в физике Physical Review Letters. Значимость публикаций в этих журналах в западном мире очень высока.
Молодой исследователь, имеющий одну-две публикации в Nature, может претендовать на постоянную позицию в хорошем университете.
Казалось бы, как хорошо и справедливо все устроено на Западе: сделай хорошую работу и публикуй ее. Однако не все так просто. Система анонимных рецензентов, определяющих судьбу статьи, дает сбои при ограниченных ресурсах в условиях сильной конкуренции за финансирование и за место в престижных журналах, поскольку рецензенты сами участвуют в этом конкурсе (смотрите по этому поводу заметку Давида Гудстина, проректора Калифорнийского технологического института, Nature Physics, 3, 365, 2007). Благодаря этой ситуации хорошие работы могут не получить признания.
С другой стороны, статьи авторов, принадлежащих к влиятельным научным кругам, часто получают зеленый свет.
В этой связи поучительна история Хендрика Шона (Ian Hendrick Schön), молодого специалиста из исследовательской лаборатории фирмы «Белл», который в течении ряда лет фабриковал данные и публиковал их вместе со старшими коллегами в Nature и Science (результаты расследования этой истории опубликованы в Nature, 149, 419, 2002).
Далее об индексе цитирования и цитировании российских (советских) авторов. Когда-то, делая доклад на семинаре в Калифорнийском технологическом институте, я упрекнул американских коллег в том, что они неохотно цитируют работы тогда советских авторов, хотя и используют их результаты. В ответ председатель семинара полушутливо заметил, что это происходит потому, что вы, русские, не пишете рецензии на проекты, представленные в Национальный научный фонд ( National Science Foundation). Однако на самом деле некоторые западные ученые в советские времена хорошо поняли, что вероятность встречи с советским автором заимствованной работы пренебрежимо мала, и действовали без стеснений.
В действительности прямое заимствование происходило или происходит достаточно редко.
Обычно иностранный автор, переписывая в том или ином виде российскую (советскую) работу, делает соответствующую ссылку, но в последующих статьях ссылается только на себя. Могу сказать, что несколько моих работ подвергались подобной атаке.
Еще один нетривиальный способ заимствования иллюстрируется следующим примером. В свое время мы, тогда еще сотрудники Института кристаллографии АН СССР, обнаружили, что графит, подвергнутый сильному сжатию, становится прозрачным. Работа была опубликована в Журнале экспериментальной и теоретической Физики (ЖЭТФ). Спустя короткое время японцы воспроизвели наши результаты и опубликовали свою статью, хотя и с соответствующей ссылкой, в Science, англоязычном журнале с более высоким рейтингом. Естественно, что западному читателю удобнее ссылаться на англоязычные публикации в легкодоступном журнале. Очевидно, что эти трюки способны повлиять на индивидуальные индексы цитирования. Такова цена, которую приходится платить за «железный» занавес, визовые барьеры, языковые проблемы и т. д.
Однако мы нередко сами, при всех прочих равных условиях, предпочитаем цитировать иностранных авторов, почему-то полагая, что все хорошее делается только за границей.
Таким образом, хочешь иметь высокий индекс цитирования – учи английский и посылай статьи в журналы с высоким импакт-фактором, но помни сказанное выше: ресурсы ограничены, и конкуренция высока. Но всегда следует помнить слова Вольфанга Паули, сказанные кому-то из его учеников или сотрудников: «I don't mind your thinking slowly: I mind your publishing faster than you think», – что в переводе означает: «Я ничего не имею против того, что Вы медленно думаете, но я не согласен с тем, что Вы публикуетесь быстрее, чем Вы думаете».
Российские журналы в переводе доступны для подписки на Западе и в бумажном, и online-вариантах, но не каждый университет или лаборатория имеют эту подписку, да и переводы зачастую очень плохого качества.
Таковы реалии сегодняшнего дня.
Теперь в отношении валового научного продукта – общего числа публикаций российских ученых.
Как сообщает в редакционной статье журнал Nature (Nature, 464, 141, 2010), доля России в общем числе опубликованных исследовательских статей составляет всего лишь 2,6% в период между 2004 и 2008 годами, что меньше долей Китая и Индии. Удивительно, но в этой статье утверждается, что число российских публикаций остается постоянным, начиная с 1981 года, когда ни о какой «утечке мозгов» не было и речи. В это же время число публикаций в Китае, Индии и Бразилии сильно росло. Я не уверен, что утверждение о постоянстве числа российских публикаций является правильным – конечно публикаций стало меньше. Но то, что эта величина все еще поддается измерению, по-видимому, означает только одно: «старая гвардия» изо всех сил держит оборону, поскольку молодежи почти не осталось. С другой стороны, очевидно, что названные страны стремительно приобщаются к западному стилю ведения и оценки научной работы.
Должны ли или можем ли мы присоединиться к этому движению? На мой взгляд, в сложившейся ситуации этот вопрос не имеет особого смысла.
Реальная ситуация состоит в следующем. Мы никогда не могли конкурировать с Западом в экспериментальных науках, если успех в работе определялся использованием стандартных приборов, выпускаемых зарубежной приборостроительной индустрией. Однако мы были вполне конкурентоспособны, если дело касалось новых идей, которые могли быть осуществлены с помощью хитроумных лабораторных устройств, изготовленных в институтских мастерских с помощью квалифицированных механиков.
Сейчас ситуация изменилась, лабораторные механики состарились. Да и носители новых идей уехали на Запад (вспомним про графен).
С другой стороны, на Западе и Востоке возникло множество больших и малых фирм, выпускающих разнообразное лабораторное оборудование, без использования которого уже невозможно проведение современных экспериментальных исследований. Моя маленькая группа занимается исследованиями в области высоких давлений, низких температур и сильных магнитных полей. Практически каждая из близких по тематике групп на Западе имеет два автоматизированных прибора, изготовленных фирмой Quantum Design из Сан-Диего и предназначенных для измерения магнитных, электрических и термодинамических свойств вещества. Каждый из этих приборов стоит около миллиона долларов. Для того чтобы купить хотя бы один из этих приборов, мне нужно копить все соответствующие ресурсы Института в течение пяти лет. Но даже это нельзя сделать, поскольку выделенные бюджетные средства должны быть истрачены в течение года.
Однако главная проблема российской науки состоит в старении научных кадров и отсутствии молодежи, которая могла бы придти нам на смену.
Замечу, что плохая лабораторная оснащенность является одним из факторов, способствующих отъезду молодежи за границу. Но важнейшим фактором здесь является бытовая неустроенность (квартирный вопрос).
Возвращаясь далее к дискуссии на Пятом канале 16 марта 2010, отмечу, что там прозвучали фактически два критических предложения в отношении Академии наук из уст Максима Франк-Каменского и Константина Северинова. Оба критика являются профессорами американских университетов и, по-видимому, вполне комфортно себя чувствуют в условиях американской конкурентной среды. Я также немного знаком с американской системой и не могу сказать, что являюсь ее полным приверженцем. Мне не нравятся соревнования по числу публикаций и индексу цитирования. Мне не нравится писать статьи с большим числом соавторов.
Мне не нравится клановость и дискриминация, проявляющиеся при рецензировании статей и проектов, и многое другое.
Однако в этой среде есть и много притягательных черт. Она заставляет людей «быстро бегать», не останавливаться на достигнутом, быстро переключаться на новую тематику, что в конечном счете и обеспечивает прогресс.
Итак, два предложения:
1. Академию наук разогнать (М. Франк-Каменецкий)
2. Академию наук оставить, но разогнать ее президиум (К. Северинов)
В дискуссии не было высказано каких-либо иных предложений по реорганизации российской науки, кроме как «разогнать» или «передать все в университеты». Все же посмотрим, что получится, если мы разгоним Президиум РАН (я сам далеко не всегда удовлетворен его работой). Разогнали.
Но затем должен быть избран новый президиум, который в условиях дефицита ресурсов будет действовать точно так же (как в пьесе Шварца «Убить дракона»).
Разогнать Академию наук так сразу не получится.
Давайте для начала сделаем так. Оставим РАН минимальные средства, необходимые для содержания зданий и выплаты зарплаты. Остальное, что останется, передадим в российские фонды фундаментальных и гуманитарных исследований. Одновременно передадим туда средства, распределяемые Министерством науки на псевдоконкурсной основе (аукционе) в виде так называемых лотов. По-видимому, это позволит увеличить величину отдельного гранта в несколько раз. Однако спасет ли это положение? Откуда возьмутся квартиры для молодых ученых? Откуда возьмутся миллионные средства для переоснащения лабораторий?
Более того, у меня есть глухое чувство, что если средства в российских научных фондах станут значительными, то найдутся и псевдоученые – специалисты по использованию этих средств.
Каков же выход? Он есть и заключается в следующем. Государство должно перестать тратить деньги на волшебные «нанотехнологии», чудодейственные научные и псевдонаучные центры. Не следует уповать на чудо. Чудес не бывает. Нужно просто построить квартиры для молодых, переоснастить лаборатории – и ждать.
Осталось пять или максимум десять лет до кончины российской науки, если не будут предприняты радикальные меры по ее спасению.
Уничтожение Академии наук только ускорит этот процесс.
(c)
http://www.gazeta.ru/science/2010/04/02_a_3346489.shtml
