Митраизм – колоссальное явление в истории религий, до конца еще как следует не изученное. Христианские историки видят в нем лишь неудачливого конкурента христианства, а светские религиоведы зачастую рассматривают митраизм лишь в аспекте его влияния на христианство (в нашей научной литературе к исследованию образа Митры обратился, прежде всего, филолог В.Н.Топоров, причем в рамках не истории, а семиотики). Следует, однако, помнить, что митраизм – первая по настоящему мировая религия, распространившаяся на территории десятков стран и народов, хотя сохранившаяся в наши дни лишь в глухом углу юго-западного Китая и прилегающих районах Непала и Бутана. Если бы митраизм сохранился в качестве наиболее распространенной религии в какой-либо стране, например, в Тибете, его роль в истории мировых религий была бы гораздо известнее, благодаря определенному информационному освещению, хотя при этом следует отдавать себе отчет, что конкретные региональные формы митраизма отличались от других не менее, чем различные региональные формы христианства, что не всегда позволяет с достаточной достоверностью реконструировать религию в целом. Митра (в Авесте это имя буквально означает «договор», «согласие», и, между прочим, славянское слово «мiр» происходит от имени Митры (Мифы народов мира. М.,1991, Т 2, с 155)) – дозороастрийское божество, существовавшее еще в общем индо-иранском пантеоне, настолько древнее, что еще в XVI веке до н.э. правители династии Митанни клялись его именем при заключении договоров. Договорная функция образа Митры просматривается на всем протяжении существования митраизма. В Индии образ Митры рано слился с образом другого бога – Варуны, вместе они заполняют воздушное пространство, удерживают небо и землю, укрепляет небо и солнце, заставляет его восходить (Ригведа. IV 13, 2); Солнце – глаз Митры (Там же. VI 51, 1). Культ Митры, несомненно, существовал у иранских народов скифского круга, хотя из сообщений Геродота и других греческих ученых очень трудно выудить что-либо определенное на сей счет. В зороастризме Митра оказался в числе богов, приближенных к Ахура-Мазде (впрочем, он не попал в первый круг – имя Митры не встречается в Гатах, и нашел себе место среди помошников Ахура-Мазды более низкого ранга – язатов), ему посвящен 10-й Яшт, в котором в частности говорится:
2. Страну разрушит подлый,
Тот, кто не держит слова, -
Он хуже ста мерзавцев
Благочестивых губит.
Будь верен договору
Ты данному, Спитама,
И лживым иноверцам,
И верным в благочестьи, -
Ведь слово договора
Принадлежит обоим:
И лживым, и правдивым.
3. Коней даст быстрых Митра,
Чьи пастбища просторны,
4. Молюсь я ради счастья
Ему молитвой громкой,
Почту я жертвой Митру,
Чьи пастбища просторны.
Мы почитаем Митру,
Чьи пастбища просторны,
Дарящего блаженство,
Покой арийским странам.
Таким образом, Митра в зороастризме понимается как воплощение договора, за исполнением которого следят специальные ангелы, объединенные в восьмерицы. Античные источники свидетельствуют о персидском обычае клясться Митрой. Митра гарантирует устойчивость и согласие между людьми, охраняет страну от раздора и несчастья, если в ней чтут договор, и разрушает страны и наказывает врагов, если они не чтут договор, служат лжи. Особенно очевиден социальный аспект деятельности Митры, в нем отчасти можно видеть отражение той мифопоэтической историософии и установки на создание исторической схемы, характерной для зороастрийской традиции. Один из наиболее интересных эпитетов Митры – «выпрямитель границ» (karso.razah) (Яшты. X, 61), что позволяет восстановить для него древнейшую функцию царя-жреца, принимающего участие в ритуальных измерениях, которые подтверждают следование универсальному закону, правде (razah – слово, однокоренное с древнеиндийским – rajah (царь) и латинским – rex). В этом смысле Митра – божество морально-нравственных принципов (Мифы народов мира. М.,1991, Т 2, с 155). Митра – устроитель не только социального, но и природного космоса. Он связан с водами (в своей ипостаси Апам-Напатам), с солнцем (которое – глаз Митры), он – хозяин широких пастбищ, благодаря ему идут дожди и вырастают растения, он – «дающий жизнь» и «дарующий сыновей», делает удобным и благоприятным существование, исполняет мольбы и просьбы, обеспечивает домами, женщинами, колесницами, богатством, счастьем, телесным здоровьем, комфортом, а также выступает судьей над душами умерших на мосту Чинвад. Одежда Митры изображается в виде звездного неба. Другие его эпитеты в Авесте – «исполненный собственного света», «сияющий» (Яшт Х 44), он неусыпно и бдительно стережет творения Ахура-Мазды, неустанно наблюдая за миром с помощью «тысяч ушей и десяти тысяч глаз». Митре посвящен один из месяцев зороастрийского календаря – месяц жертвоприношений багаядиш. В зороастризме же появляется образ убиваемого Митрой быка, из крови которого произрастают растения. У народов скифского круга Митра, скорее всего, выступает как божество Солнца (Мифы народов мира. М.,1991, Т 2, с 156). Солярная функция Митры привела к синкретизации его образа с образом греческого Гелиоса в эллинистическую эпоху. Орфики отождествляли Митру со своим богом Фанесом, рожденным из яйца, брошенного в воду. В Армении образ Митры слился с образом Мгера – героя эпоса о сасунских богатырях, убивающего черного быка (Мифы народов мира. М.,1991, Т 2, с 157). В Вавилоне после VI века до н.э. Митра синкретизировался с местным Шамашем, богом Солнца. Там же, по-видимому, образ Митры ассоциировался со многочисленными астрологическими символами.
Митраизм, как особая религия, формируется во II веке до н.э. в Армении, Верхней Месопотамии и на востоке Малой Азии. Все, для кого святость данного слова имела решающее значение, становились его преданными почитателями, и в первую очередь это были торговцы и солдаты. Особое расположение к культу Митры проявляли правители, посвящая ему многочисленные обращения с просьбами о покровительстве, ибо Небесный свет Хварно, посылаемый Митрой, освящал власть царей и выделял их из числа смертных. Преданным служителем Митры был царь Понта – знаменитый Митридат VI Евпатор (121-63 годы до н.э.), получивший свое имя в его честь. И хотя сам он потерпел поражение в бесконечных войнах с Римом, Митра одержал несомненную победу в душах его врагов. Когда часть разбитого римлянами войска Митридата осела в Киликии (на территории юго-восточной Турции) и присоединилась к промышлявшим здесь пиратам, сделавших Киликию свой базой и фактически слившихся с местными киликийцами, то иранский бог стал покровителем и для них. Можно сказать, что с того времени начинают существовать две разновидности митраизма: одна продолжала свое «восточное» существование в русле персидских верований, другая сформировалась в синкретический культ, впитавший в себя зороастризм, вавилонскую астрологию, греческие мистерии и философию. Эта религия очень скоро стала распространенной среди римских легионеров, которые популяризировали митраизм повсеместно в пределах Римской империи. По свидетельству Плутарха, солдаты Помпея восприняли культ Митры во время операции 67 года до н.э. по уничтожению пиратов, третировавших все Средиземноморье. Легионерам, ежедневно рисковавшим жизнью, был просто необходим могущественный покровитель, даровавший «способность видеть врагов издалека и... побеждать врагов одним ударом» (Семь степеней посвящения.// Вокруг света. № 2 (2002)). Особое значение в принятии бога, дарующего победу, было то, что Митра самым ужасным злодеянием считал ложь и предательство, а верность воинскому командиру есть условие существования солдата и залог победы. Значительную роль в распространении митраизма сыграли социальные низы, которых он привлекал тем, что провозглашал равенство среди посвященных в него и сулил блаженную жизнь после смерти (и таким образом, сравнивая митраизм и христианство, невозможно считать первый исключительно религией «верхов», а второе – преимущественно религией социальных низов). Митра наделяется титулом Soter (Спаситель, Тот, кто дает Жизнь). Трудно оценить точное количество митраистов, но оно было около 1 года н.э. уже достаточно велико и продолжало расти в I-III века н.э., превышая в эти века количество христиан. Первым из римских императоров митраистом стал Нерон, принявший посвящение от царя Армении и даже получивший в дар круглую корону, символизировавшую солнечные лучи (ряд библеистов считает, что известия о пышном армянском посольстве к Нерону оказали влияние на евангельское описание прихода волхвов). В конце II н.э. митраизм окончательно был официально признан в качестве религии Рима, а Митра – ее патроном и покровителем. Со времен правления Коммода, на которое выпадает момент триумфа восточных культов и, в частности, митраистских мистерий в Риме, можно заметить, что императоры официально принимают титулы «благочестивый», «счастливый», «непобедимый», относящиеся к титулатуре Митры. Интересны в этом отношении войны Рима с Ираном, в ходе которых обе стороны перед битвами воздавали молитвы о даровании победы одному и тому же божеству – Митре (вероятно, иранские зороастрийцы считали римских митраистов исказителями истинного смысла культа Митры, бывшего всего лишь младшим ангелом в свите Ахура-Мазды, а римские митраисты считали зороастрийцев закосневшими в догматике устаревшей религии, отрицающей реальное первенство Митры; подобно тому как христиане считают иудаистов приверженцами религии, когда-то истинной, но после пришесвия Христа, потерявшей смысл и фактически ставшей ложной). Культ Митры полностью вобрал в себя культ Солнца-Гелиоса, почитавшегося в качестве суверенной и непобедимой божественной мощи. 25 декабря, день зимнего солнцестояния (die natalis Solis invicti Mithra), отмечался как один из важнейших праздников, посвященных Митре (христианское Рождество, таким образом, - почти полное заимствование из митраизма) (Эвола Ю. О мистериях Митры). Формируется своя, отличная от классической зороастрийской, мифология. Согласно мифу, Митра был рожден из камня, лежащего у «реки» (theos ek petras, petrogenos Mithra), вооруженный ножом и факелом; это чудесное рождение замечено только «стражами», скрывшимися на вершинах близлежащих гор. Эти «стражи», поспешившие прийти к нему на поклон, - не кто иные как пастухи или волхвы из евангельской рождественской сказки. Затем Митра направился ко древу, укрыл себя его листьями и вкусил его плодов. После этого Митра вступил в бой с Солнцем и вышел из него победителем, после чего Солнце и Митра стали друзьями. О достоинстве Митры говорится также в центральном эпизоде мифа – эпизоде заклания быка Геуш Урвана. Митра следит за быком и выжидает. Как только бык показывается из пещеры, Митра седлает его и скачет верхом, держась за рога. Бык убыстряет бег, увлекая Митру в безумную скачку. Митра остается верхом на быке, не позволяя себя сбросить, до тех пор, пока бык не вернется в свою пещеру, где Митра и закалывает его своим мечом. Из тела быка появились все растения и животные. Сочащаяся из быка кровь превращается в колосья пшеницы. Касаясь земли, капли крови производят растительность. Согласно другой версии, кровь быка преображается в вино. В своем земном воплощении Митра спас людей от множества бедствий, в том числе помог им пережить великий потоп. По окончании своей земной миссии он устроил для богов великолепный пир, после которого вознесся на небо на огненной колеснице. Память об этой торжественной трапезе впоследствии нашла свое отражение в митраистских мистериях. Неоплатоник Порфирий, цитируя Евбула, объясняет в «Пещере Нимф», что митраистская пещера, в которой Митра убивает быка, и которую изображают митраистские храмы, предназначена быть образом космоса (De Antro. 6). Полая митраистская пещера должна была быть образом космоса, видимого изнутри. Но пещеры есть полости именно в скальной породе, а значит, скала, из которой рождается Митра, предназначена представлять космос, видимый извне. Подтверждение такому объяснению обеспечивается тем, что скала, из которой рождается Митра, зачастую изображается обвитой змеей, - деталь, которая, несомненно, напоминает известный орфический мотив обвитого змеей космического яйца, из которого был сформирован космос, когда в начале времен из него возник бог Фанес. Таким образом, резонно было бы заключить, что скала в митраистских сюжетах «рождения Митры из скалы» есть символ космоса, видимого извне, также как пещера (полость внутри скалы) есть символ космоса, видимого изнутри. Рождение Митры из скалы представляет собой символическую репрезентацию его «гиперкосмической» природы. Будучи способен двигать всю вселенную, Митра, по сути, более велик, нежели космос, и не может находиться внутри космической сферы. Поэтому, его изображают вырывающимся из скалы, символизирующей космос (что схоже с узником, вырвавшимся из космической пещеры, описанной Платоном в седьмой главе «Государства»), прорываясь сквозь границу вселенной, представленной поверхностью скалы и устанавливая свое присутствие в «гиперкосмическом пространстве», обозначенном пространством вне скалы, в котором он появляется. Во-вторых, всевозможные астрономические объяснения тавроктонии (убийства быка), которые в настоящее время выдвигают ученые, соглашаются с тем, что бык в тавроктонии предназначен представлять созвездие Тельца. Однако, это созвездие, видимое в ночном небе, обращено влево, тогда как в тавроктонии бык всегда обращен вправо. Поскольку, несмотря на то, что созвездие Тельца, видимое с земли (т.е. изнутри космоса) обращено влево, на древних (и современных) звездных глобусах, изображающих космическую сферу, видимую как будто бы извне, ориентация созвездий, естественно, обратная, а, следовательно, на этих глобусах (подобных знаменитому древнему глобусу «Atlas Farnese») Телец всегда изображался обращенным вправо, точно также как бык в тавроктонии. Это показывает, что митраистской бык предназначен представлять созвездие Тельца так, как он был бы виден извне космоса, т.е. с точки зрения «гиперкосмической» перспективы, каковая, конечно же, есть та же самая перспектива которая, как мы можем ожидать, связана с Митрой (Studies in Mithraism, John R.Hinnells, ed. (Rome: "L'Erma" di Brettschneider, 1994) pp. 257-264). Философский «гиперкосмизм» Митры принципиален в том смысле, что в митраизме уже содержится в развитой форме позднейшее христианское представление о диалектике испостасей бога, который одновременно и вне мира, им сотворенного, и в то же время присутствует в этом мире. А это означает, что митраизм влиял на христианство не только путем заимствования внешних форм, но и содержательно-догматически. «Можно различить в мистериях Митры три существенных стороны. Прежде всего, мотив спасения, связанный с убийством таинственного быка, от крови которого начался мир, и от второго поражения которого в конце мира произойдет возрождение и спасение. Митра спасает своей победительной силой — смерть и искупление входят в спасительный подвиг Митры — только не его смерть, а смерть таинственного быка. Во-вторых, Митра — создатель мира через свой подвиг поражения быка. Таинственный бык (которым, по персидским сказаниям, был ранее сам Митра), не может быть убит, не может оплодотворить земли иначе как через самопожертвование того, кто его убьет. Поэтому в спасительное дело Митры входит ряд подвигов. Объединение в образе Митры космологической и спасительной функции было очень важным для богословского сознания того времени, достаточно созревшего, чтобы понимать всю глубину проблемы зла. Зло сознается столь глубоким, что только тот, кто является творцом мира, в силах спасти его, освободить от зла и преобразить. И тут выступает третья часть мистериального богословия митраизма — учение о зле. Зло здесь мыслится равносущным добру. Метафизический дуализм, при итоговой победе добра над злом, давал на почве язычества единственное удовлетворительное и религиозно верное толкование зла в его силе и в его действенности. Митра, как посредник и спаситель мира, есть как бы источник благодати, помогающий преодолевать силу зла, и этим уже ныне предваряется его спасительный подвиг в конце мира. Участие в мистериях Митры не только обещало спасение в конце мира, но несло помощь и в земной жизни» (Путь Востока. Универсализм и партикуляризм в культуре. Материалы VIII Молодежной научной конференции по проблемам философии, религии, культуры Востока. Выпуск 34. СПб., 2005, с 110-111). Как и все древние мистерии, митраистские имели своей целью преображение человеческой природы через очищение и символическую смерть, после которой адепты возрождались к вечному блаженству. Для одних они были источником духовных познаний, для других — надеждой на бессмертие. В прохладном мраке подземных храмов, озаренных лишь светом факелов, митраисты отправляли свой культ. Существовало семь ступеней посвящения. Эта цифра, возможно, связана с более поздними эллинистическими предcтавлениями о том, что человеческая душа после смерти, чтобы достигнуть вечного мира звезд, проходит сквозь семь небесных сфер. Прошедшие низшие ступени обладали весьма ограниченными знаниями и прислуживали принявшим высшие посвящения, чести принадлежности к которым удостаивались лишь избранные. Первые три ступени назывались «Служители». K ним относились «Ворон», «Скрытый» и «Воин». Они находились под планетарным покровительством Меркурия, Венеры и Марса соответственно. В Персии, где тела умерших, оставленные на площадках похоронных башен, являлись ритуальной добычей ворона, «Ворон» символизировал смерть. От «Скрытого», носившего на челе вуаль и в руках лампу, свет истины был затемнен завесой повседневности. «Воину», коленопреклоненному и обнаженному с завязанными глазами и руками, на острие меча предлагалась корона. Отказываясь от этой чести, он перемещал корону на плечо, после чего путы из цыплячьих жил разрубались одним ударом меча. С этого времени Митра полностью руководил своим преданным слугой, отказавшимся от собственной воли и вступившим в битву с низменными аспектами своей природы. Высшие степени посвящения открывались «Участникам». K ним относились «Львы», находившиеся под покровительством планеты Юпитер. Они следили за священным огнем и приготовлением трапезы, которая была аналогом пира Митры, когда перед вознесением на Солнечной колеснице вкушались хлеб и вино. Во время ритуала нельзя было прикасаться к воде и потому руки омывались медом. «Перс» — следующая высокая ступень иерархии, которой покровительствовала Луна, символизировавшая разрушение низших аспектов человеческой природы. Очищение медом связывалось с чистотой и плодородием Луны. В этимологии иранцев, «медовый месяц» означает не единственный счастливый месяц после свадьбы, а долгую любовь и плодовитый брак. Плодородие, связанное со сбором урожая, нашло отражение и в символах этой ступени, которыми являлись коса и серп. «Cолнечный Bестник» находился под знаком Солнца, его атрибутами были лучистая корона и факел. Посвященный облачался в красные одежды — цвета крови, Солнца и огня. Во время священной трапезы он выступал в роли Солнца и сидел рядом с воплощением Митры. На вершине иерархии находился «Отец», которому покровительствовала планета Сатурн. Он был высшим авторитетом митраистской общины и, будучи избран самим богом, носил фригийский колпак, перстень и жезл как символ духовной власти. «Отец отцов» - митраистский патриарх – объединял под своей властью все общины (Семь степеней посвящения.// Вокруг света. № 2 (2002)). По всей римской Европе, Азии и Африке на территории римских военных поселений возводились многочисленные святилища-митреумы (в Лондоне, например, около собора Св. Павла), но наибольшее их средоточие образовалось в Германии (рельеф с 12 сценами из жизни Митры был найден в 1838 году около Неюнхейма). Затем появляются «гражданские» митреумы. В одном только Риме насчитывалось около сотни храмов, самый большой из которых находится сейчас под церковью Сан-Клементе, близ Колизея. В 376 году митреум, находившийся на Ватиканском холме, был закрыт городским префектом, позже на его месте построили базилику Св. Петра. В 380 году император Феодосий издал эдикт de fide catholica, окончательно укрепив позиции христианства как государственной религии. Началось активное преследование митраистов, разрушение и закрытие их храмов. Жрецы митраизма в надежде на возвращение старых времен замуровывали свои святилища. Многие же из несмирившихся с новой христианской властью были убиты прямо в храмах, что означало осквернение святыни на веки вечные. Вместе с последними жрецами умирала в Риме и память о былом могуществе Митры. Хотя в отдаленных альпийских районах и в Киликии ему поклонялись вплоть до V века. Церковные организации католиков и православных скопированы со жреческих коллегий иерофантов в митраизме (вплоть до белого облачения и головных уборов – митр). Не стоит забывать и о переходе масс верующих, а также самих жрецов из одной религии в другую. Христиане, получив поддержку государства, постарались уничтожить любое напоминание о митраизме, чтобы избежать искушающих умы аналогий с собственной верой, однако, данные археологии и других исторических наук позволяют сделать вывод о том, что христианство не столько искоренило митраизм, сколько вобрало его в себя, и если бы не взаимная нетерпимость религий друг к другу, они вполне могли сосуществовать до нашего времени, как сосуществуют в Китае отечественный даосизм и пришлый буддизм. Коллизия иного рода возникла к концу III века н.э., когда христианство получило распространение в восточных римских диоцезах – Малой Азии, Сирии, Египте, Палестине, Греции, а митраизм сохранял сильные позиции на западе – в Британии, Галлии, Италии и Испании (христианство в этих районах было на порядок слабее, чем на востоке). При таком региональном раскладе нельзя полностью исключать вероятности превращения будущей Восточной Римской Империи (условно именуемой Византия, хотя сами византийцы так себя никогда не называли) в христианскую державу, а Западной Римской Империи – Гесперии (тоже условное название) в митраистическую. Последующий распад Западного Рима в конце V века мог создать пеструю картину чересполосицы христианских и митраистских варварских государств, хотя следует учесть, что варварские племена готов, пришедшие на запад в начале V века, уже были не язычниками, а арианами, но никто не может отрицать возможности перехода христиан в митраизм (впрочем, христианские историки считают саму мысль на эту тему клеветой). Все это могло привести к отсутствию в Западной Европе того целостного культурного комплекса, который принято называть католическим. Помимо Рима митраизм распространяется во II-III веках н.э. в Тибете, где «черная вера» бон (черный цвет веры противопоставлялся «желтой вере» - буддизму), стала официальной и, не смотря на раннее появление буддизма, имела многочисленных приверженцев плоть до IX-X веков. Из Тибета митраизм пришел в монгольские степи, где митраистами стали отдельные татаро-монгольские племена (Гумилев Л.Н. В поисках вымышленного царства. М.,1992, с 282-283). Высказывались гипотезы о приходе митраизма на Русь и его распространении среди восточных славян в V-X вв. В Афганистане культ Митры синкретизировался с буддизмом, что привело к объединению образа Митры с испостасью Будды – Матрейей. В Кушанском царстве I-II вв. н.э.. согласно монетам правителей Канишки и Хувишки, формируется пантеон во главе с Митрой, где также присутствуют бог луны Мах, бог ветра Вадо, бог огня Атшо, Фарро и др. (Мифы народов мира. М.,1991, Т 2, с 157). Такова ойкумена митраизма, и хотя трудно представить в деталях современный альтернативноисторический мир победившего митраизма, в главном он вряд ли так уж мог бы отличаться от христианского и постхристианского мира. Классическое греческое наследие будет востребовано в этом мире не в меньшей степени, чем в христианстве. Роль «ветхого завета» для митраитзма будет играть классический зороастризм, который в той или иной форме может сохраниться в Иране, Азербайджане и Армении. Однако, не исключено, что иудаисты в сложившейся ситуации вспомнят о своем зороастрийском происхождении и выдвинут тезис о «происхождении» митраизма и зороастризма от иудаизма (подобно тому, как в нашем мире современные иудаисты-гностики считают христианство и ислам – примитивными и «испорченными» формами иудаизма), и этим двум религиям придется искать формулы соотношения себя самих с иудаистическими верованиями (подобные поиски привели христианство к совершенно ложному представлению о происхождении христианства от иудаизма, что обосновывалось, учитывая резкое отличие религий, за счет концепции «нового завета» - т.е. тем, что один и тот же бог вначале дал евреям «ветхий завет», а затем заменил его на «новый»). Впрочем, если в митраизме не появится личность, аналогичная апостолу Павлу, иудаизм так и останется периферийной религией на карте мира, вроде современных парсов-зороастрийцев Индии. Что касается митраизма, то, даже с т.з. христианства о происхождении научного взгляда на мир из христианского разделения бога и тварного мира, его концепция вполне вписывается в таковое разделение, и ничто не позволяет сомневаться в возможности научно-технического прогресса в рамках митраизма (хотя, справедливости ради, следует отметить, что жесткое привязывание научно-технического прогресса исключительно к историческому феномену христианства (и даже уже – к феномену протестантизма) слишком схематично и не соответствует конкретно-историческим данным: в течение первых пятнадцати веков нашей эры научно-технический прогресс цивилизационно-территориально отнюдь не базировался исключительно в Европе, и если затем Европа вырвалась вперед, это не может считаться закономерностью, тем более связанной с религиозным мировоззрением, которое на 1000 и даже на 1300 лет старше научно-технического прогресса, а является, по большому счету, исторической случайностью, в рамках которой сработали определенные потенции, но это не значит, что подобные потенции не были заложены в других культурах и цивилизациях, - отрицание этих потенциалов следует считать уж слишком европоцентрическим подходом).
Вся ограниченность концепции христианского европоцентризма видна на примере взглядов английского автора детективов и религиозного философа Г.Честертона, изложенных в его книге «Вечный человек». Одно из главных положений Честертона заключается в том, что «если бы Церковь не явилась в мир, Европа, наверное, была бы похожа на сегодняшнюю Азию» (Честертон Г. Вечный человек. М.,1991, с 221). Здесь сразу же следует остановиться. Здесь целый клубок мыслей и ассоциаций. Во-первых, Честертон априори считает Азию начала ХХ века хуже Европы начала того же века, и хотя это может себе позволить самовлюбленный англичанин викторианского века, серьезный историк лишь улыбнется: вообще, понятия «хуже» и «лучше» относительны – для китайца (и не только для него) его образ жизни куда привычнее, а стало быть «лучше» образа жизни лондонца и наоборот. Во-вторых, нехристианская Европа, следовательно, была плоть от плоти Азией, и лишь христианство вырвало ее из евразийского круговорота. Тезис спорный, но допустим это так. В этом случае христианство должно было зародиться где-нибудь в Европе, а вовсе не в Азии, и быть чем-то вроде учения друидов или элевсинских мистерий. Честертон, конечно, с гневом отвернется от этих аналогий и сравнений, для него – искренне верующего католика, создателя детективного образа патера Брауна, христианство – вообще уникальное событие в истории человечества, но в таком случае его появление в Европе – историческая случайность, а при ином развитии событий, например, апостол Фома мог добиться триумфа в Индии, и тогда Индийская Христианская Цивилизация несла бы светоч гуманизма и прогресса отсталым «туземцам» Британских островов. А если все произошло иначе – т.е. христианские семена (если воспользоваться евангельскими образами) взошли именно на восприимчивой почве Европы, то выходит, что Европа и до нашей эры была отлична от Азии. Не следует также забывать, что понятие «Азия» еще более неопределенное и собирательное, чем «Восток». Ведь даже англичанину-империалисту из своей туманно-альбионской дали должно быть понятно, что различие между Японией и Китаем, Вьетнамом и арабскими странами – не меньшее, если не большее, чем между Англией и Турцией. Таким образом, в Азии можно выделить минимум три цивилизации, равновеликие Европе, - это Мусульманская, Индийская и Восточноазиатская, да и то – отличие образа жизни и культуры Японии и Китая – куда большее, чем Польши и Испании (ведь для китайца поляки и испанцы – тоже «на одно лицо», и даже в религиозном отношении не различимы: тот и другой – католики и т.д.) На какую же из Азий была бы похожа нехристианская Европа? Возможно, на Китай, а возможно, на Индию? Ибо подобно тому, как христианский бог, создавая человека по образу и подобию своему, не мог быть похож одновременно на негра, еврея и китайца, нехристианская Европа никак не может быть похожа одновременно и на Индию, и на Китай. У этих цивилизаций, безусловно, есть схожие черты, но эти черты – земледельческий характер цивилизации, например, напрочь отсутствуют в Европе. Так что будь Европа перманентно языческая, она все равно никогда бы не стала аналогом Китая или Индии, и сохранила бы свое неповторимое лицо. Возможно, Честертон хотел сказать, что христианство прервало развитие Европы в направлении восточных деспотий, но автора интересует прежде всего религиозный аспект. «Античное язычество в последней своей фазе обещало стать неизменным, в том самом смысле, в каком мы говорим о неизменной Азии» (Честертон Г. Вечный человек. М.,1991, с 221). История религии известна лучше и дальше, чем политическая история, благодаря археологическим находкам, например, но никогда ни историки, ни археологи не сталкивались с чем-нибудь, что можно было бы назвать «последней фазой» дохристианских верований. Христианство (даже если не учитывать различных синкретических форм) сменяло традиционные верования не в силу их «устарелости» или «изжитости», а просто по факту своего появления (ведь никто же не скажет, что верования индейцев Америки к XVI веку стали такими же формалистичными и неискренними, как и римская религия – так что дело не в «неискренности» или «устаревании»). На протяжении человеческой истории одна религиозная система сменяла другую, причем эта смена и это движение шло не так, как мыслил Терьяр де Шарден – не по длинным линиям к единой точке, а спонтанно и непредсказуемо. Во всяком случае, христианство не смогло потеснить на религиозной карте мира ни ислам, ни индуизм, ни верования Дальнего Востока (пример, Кореи, который часто приводят как доказательство возможности существования образцовой христианской дальневосточной страны, не подходит: к началу ХХ века большая часть корейцев продолжала придерживаться шаманистических верований, и на протяжении всего века христианство и буддизм просто каждый со своего конца поглощали это пространство, примерно пропорционально увеличив свою паству). Закономерно вытекающий тезис Честертона о странной, случайной и враждебной остальному миру аномалии евроатлантической цивилизации тоже не выдерживает критики. Демократия, как особая форма управления обществом, существовала во всех торговых культурах, начиная с Финикии, и даже выходила за рамки собственно торговых культур (в Индии существовала форма власти, условно переводимая как «племенная республика» - гана – в современном хинди этот термин обозначает гражданское общество; кстати, Будда Шаккьямуни родился именно в такой гане, и таким образом буддизм зародился именно при демократии – чего нельзя сказать о христианстве). Но Честертон не о демократии ведет речь. Он полагает, что азиатские страны столетиями и даже тысячелетиями не двигаются с места, находясь как бы в перманентном состоянии застоя. Т.е. Честертон отказывает неевропейским и нехристианским цивилизациям в каком-либо прогрессе вообще. Убедительно ли это? Думается, затевать дискуссию и доказывать, что временный застой азиатских обществ в XVI-XVIII веках был лишь явлением стадиального развития, и в истории Европы тоже можно найти такое «убогое трехсотлетие» - варварство V-VIII веков, когда европейский континент подобно Азии сделался к тому еще и жертвой интервентов-колонизаторов – аваров, арабов и др., не имеет смысла. Наивность Честертона сочетается с его элементарной обиженностью на наличествующий процесс роста равнодушия европейского человека к христианству, и он вынужден, с целью привлечения интереса к христианству, приписывать ему все мыслимые достоинства (особенно, те, которые ценятся на том или ином этапе развития общества: к примеру, в эпоху социалистических революций в учении Иисуса Христа находили социализм, а в эпоху крушения коммунистических режимов оно, естественно, воодушевляло антикоммунистов; ему же приписали рок-музыку, защиту животных и феминизм; неизвестно, станет ли когда-нибудь, в представлениях теологов, христианство родоначальником спорта, правда, современные Олимпийские игры есть явный культ Зевса Олимпийского, и уважающий себя христианин, по идее, не может в них участвовать и даже быть зрителем этого «языческого действа»), одновременно отнимая эти достоинства у нехристианства. Таково самомнение всех религий. Бесспорно, победивший митраизм аналогично приписывал бы себе заслугу в возникновении науки, социализма, рок-музыки и спорта (феминизм, правда, не был характерен для митраистической эстетики, но ведь и христианство, не смотря на всю популяризацию женских образов, не сразу признало равенство полов), а сохранившихся немногочисленных христиан считал сектой, ни на что положительное не способной и бесперспективной. Но мы рассматриваем историю не с т.з. какой-либо религии, а с научной точки зрения.
