Понедельник, 29 января 1973
Что нужно, собственно, объяснить? Соединение, всегда меня самого удивляющее, какой-то глубочайшей очевидности той реальности, без которой я не мог бы дня прожить, со всем растущим отвращением к этим безостановочным разговорам и спорам о религии, к этим легким убеждениям, к этой благочестивой эмоциональности и уж, конечно, к "церковности" в смысле всех маленьких, ничтожных интересов… Реальность: еще вчера ее ощутил - идя в церковь к обедне, рано утром, в пустыне зимних деревьев, и затем этот час в пустой церкви, до обедни. Всегда то же ощущение: времени, наполненного вечностью, полноты, тайной радости. Мысль, что Церковь только для того и нужна во всей своей "эмпирии", чтоб этот опыт был, жил. Так, где она перестает быть символом, таинством, она ужас, карикатура.
Пятница, 9 марта 1973
Страшная ошибка современного человека: отождествление жизни с действием, мыслью и т.д. и уже почти полная неспособность жить, то есть ощущать, воспринимать, "жить" жизнь как безостановочный дар. Идти на вокзал под мелким, уже весенним дождем, видеть, ощущать, осознавать передвижение солнечного луча по стене - это не только "тоже" событие, это и есть сама реальность жизни. Не условие для действия и для мысли, не их безразличный фон, а то, в сущности, ради чего (чтобы оно было, ощущалось, "жилось") и стоит действовать и мыслить. И это так потому, что только в этом дает нам Себя ощутить и Бог, а не в действии и не в мысли. И вот почему прав Julien Green: "Tout est ailleurs", "Il n'ya de vrai que le balancement des branches mis dans le ciel" (Жюльен Грин: "Все там, все иное", "Правда только в качании веток на фоне неба" (фр.).) и т.д. То же самое и в общении. Оно не в разговорах, обсуждениях. Чем глубже общение и радость от него, тем меньше зависит оно от слов. Наоборот, тогда почти боишься слов, они нарушат общение, прекратят радость. Это я с особой силой почувствовал в тот новогодний, декабрьский вечер, когда в Париже сидел в мансарде Адамовича. Все говорят, что он предпочитал говорить о пустяках. Верно, Но не потому, что не о чем было говорить, а потому, что таким явным было именно общение. Отсюда моя нелюбовь к "глубоким" и, в особенности, "духовным" беседам. Разговаривал ли Христос со Своими двенадцатью, идя по гагилейским дорогам? Разрешал ли их "проблемы" и "трудности"? Между тем все христианство есть, в последнем счете, продолжение этого общения, его реальность, радость и действенность. "Добро нам зде быти".
Четверг, 22 марта 1973
Там, где нет "печали о Боге", нет тишины, памяти о тайном свете, таинственного "вкуса" радости, - там нет Бога, сколько бы ни было "церковности".
Пятница, 6 апреля 1973
Что такое молитва? Это память о Боге, это ощущение Его присутствия. Это радость от этого присутствия. Всегда, всюду, во всем.
Пятница, 13 апреля 1973
Я убежден, что это, на глубине, те откровения ("эпифании"), те прикосновения, явления иного, которые затем и определяют изнутри "мироощущение". Потом узнаешь, что в эти минуты была дана некая абсолютная радость. Радость ни о чем, радость оттуда, радость Божьего присутствия и прикосновения к душе. И опыт этого прикосновения, этой радости (которую, действительно, "никто не отнимет от нас"[ Ин.16:22: 21 Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир. 22 Так и вы теперь имеете печаль; но Я увижу вас опять, и возрадуется сердце ваше, и радости вашей никто не отнимет у вас; 23 и в тот день вы не спросите Меня ни о чем], потому что она стала самой глубиной души) потом определяет ход, направление мысли, отношение к жизни и т.д. Например, та Великая Суббота, когда перед тем, как идти в церковь, я вышел на балкон и проезжающий внизу автомобиль ослепляюще сверкнул стеклом, в которое ударило солнце. Все, что я всегда ощущал и узнавал в Великой Субботе, а через нее - в самой сущности христианства, все, что пытался писать об этом, - в сущности всегда внутренняя потребность передать и себе, и другим то, что вспыхнуло, озарило, явилось в то мгновенье. Говоря о вечности, говоришь об этом. Вечность - не уничтожение времени, а его абсолютная собранность, цельность, восстановление. Вечная жизнь - это не то, что начинается после временной жизни, а вечное присутствие всего в целостности. "Анамнезис": все христианство это благодатная память, реально побеждающая раздробленность времени, опыт вечности сейчас и здесь. Поэтому все религии, всякая духовность, направленные на уничтожение времени, суть лжерелигии и лжедуховность. "Будьте, как дети" - это и означает "будьте открыты вечности". Вся трагедия, вся скука, все уродство жизни в том, что нужно быть "взрослым", от необходимости попирать "детство" в себе. Взрослая религия - не религия, и точка, а мы ее насаждаем, обсуждаем и потому все время извращаем.
Понедельник, 14 мая 1973
Настоящая вера есть всегда возврат к простоте - радостной, целостной и освобождающей.
Понедельник, 28 мая 1973
Когда Бог трогает душу - ничего не надо, но ничего и "доказать" нельзя. Два, три раза в жизни, [в корпусе] в марте 1934 или 1935 года (четырнадцать-пятнадцать лет). После службы, на "плацу". В те же, приблизительно, годы в Экзенском лесу, в Лазареву субботу (гулял с о. Шимкевичем). В Великую Субботу, о которой, кажется, писал уже в этой тетради. Действительно - свет и радость и мир, но что же к этим словам можно прибавить? Не читать же об этом лекции.
Понедельник, 9 февраля 1976
Все в спорте - аскеза, целеустремленность, присущее ему целомудрие, органическая, а не искусственная красота, являемая в нем - все указывает, доказывает, являет возможность преображения. Это не значит, наверное, что все должны заниматься спортом. Это раскрывает, однако, как нужно относиться к телу, раскрывает и являет само тело. Предел спорта - не удовольствие, а радость, и в этом вся разница.
Вторник, 12 октября 1976
Начало "ложной религии" - неумение радоваться, вернее - отказ от радости. Между тем радость потому так абсолютно важна, что она есть несомненный плод ощущения Божьего присутствия. Нельзя знать, что Бог есть, и не радоваться. И только по отношению к ней - правильны, подлинны, плодотворны и страх Божий, и раскаяние, и смирение. Вне этой радости - они легко становятся "демоническими", извращением на глубине самого религиозного опыта. Религия страха. Религия псевдосмирения. Религия вины: все это соблазны, все это "прелесть". Но до чего же она сильна не только в мире, но и внутри Церкви… И почему-то у "религиозных" людей радость всегда под подозрением. Первое, главное, источник всего: "Да возрадуется душа моя о Господе…"( Пс.34:9). Страх греха не спасает от греха. Радость о Господе спасает.
Чувство вины, морализм не "освобождают" от мира и его соблазнов. Радость - основа свободы, в которой мы призваны "стоять"1. Где, как, когда извратилась, замутилась эта "тональность" христианства или, лучше сказать, где, как и почему стали христиане "глохнуть" к ней? Как, когда и почему вместо того, чтобы отпускать измученных на свободу, Церковь стала садистически их запугивать и стращать?
И вот идут и идут за советом (сегодня - с 7.30 утра, а сейчас десять: исповедь, разговор, разговор, разговор - итого четыре человека с проблемами, не считая просьб о встречах на будущее). И какая-то слабость или ложный стыд мешают сказать каждому: "Никаких советов у меня нет. Есть только слабая, колеблющаяся, но для меня несомненная радость. Хотите?" Не хотят. Хотят разговоров о "проблемах" и болтовни о том, как их "разрешать". Нет, не было большей победы диавола в мире, чем эта "психологизация религии". Доказательство: все что угодно есть в психологии, одно в ней абсолютно невозможно, немыслимо и недопустимо: радость.
Пятница, 3 декабря 1976
По-моему, все простит Бог кроме "безрадостности", которая состоит в забвении того, что Бог сотворил мир и спас его… Радость эта - не одна из "составных частей" христианства, это его "тональность", пронизывающая собой все - и веру, и "мироощущение". Там, где нет радости, христианство, как и религия, становится "страхом" и потому - мучением. Но ведь даже о падшести мира (срединный член моей "триединой интуиции": Творение - Падшесть - Спасение) мы знаем только из знания его сотворенности и его "спасенности" Христом. И плач о падшести не убивает радости, вымогающей в "мире сем" - всегда, все время -"светлую печаль".
"Мир сей" - веселится, но он как раз безрадостен, ибо радость (в отличие от того, что американцы называют fun (весельем, развлечением (англ.))) может быть только от Бога, только - свыше. Но потому и христианство вошло в мир как радость. Не только радость о спасении, но спасение как радость. Только подумать - мы каждое воскресенье "трапезуем" со Христом, "за Его трапезой, в Его Царствии", а потом погружаемся в свои "проблемы", в страх и мученье… Бог спас мир радостью, "но печаль ваша в радость будет", "и радости вашей никто не отнимет от вас…".
Светлая пятница, 15 апреля 1977
"О Тебе радуется, благодатная, всякая тварь" - тут все дело в радовании о другом, в любовании другим, и это значит - в "онтологическом" смирении, которое одно делает это радование, это любование возможными, а вот этой-то обращенности на другого, на другое - на Бога, человека, мир - и нет в "религиозности". Христианство дарует свободу и требует от человека свободы: свободы прежде всего от порабощенности собою, свободы зрения, слуха, обращенности ума и сердца. Ибо только в этой свободе загорается "радость о...", любованье, только в ней все становится прозрачным и восстанавливается утраченная в "первородном грехе" целостность. Историческое благочестие - это, по сути дела, "узость и теснота". И оно отравляет "церковность" больше, чем что-либо другое... Все в мире "скучно", пока не коснется его луч Духа, радости, свободы... Пока луч этот не сделает всего "прозрачным", и тогда душа "поет": "О Тебе радуется..."
Понедельник, 10 апреля 1978
Просто какой-то испуг перед "активизмом" (молодых в семинарии), от их жажды "пастырствовать", "руководить". У меня всегда чувство, что все это не нужно. Ибо если увидит человек то, что я называю радостью, или, проще, хоть чуть-чуть полюбит Христа (придет к Нему), то все это действительно ему уже не нужно. Если же нет - то все это ему и не поможет. Все начинается с чуда, не с разговоров. Усталость от той возни, в которую превратилась Церковь, от отсутствия в ней воздуха, тишины, ритма, всего того, что есть в Евангелии.
Среда, 10 сентября 1980
Простой вопрос о простом земном, человеческом счастье. О радости, преодолевающей страх смерти. О жизни, к которой призвал нас Бог. О том, для чего - "о чем" - сияет солнце, для чего и о чем - эти наши лабельские горизонты, эти мягкие горы, покрытые лесом, это огромное небо, этот блеск лучей...
Великий вторник, 21 апреля 1981
Что потеряло христианство, прежде чем "отшатнулся" от него им вскормленный мир и начал свой суд над христианской верой? Оно потеряло радость, но опять-таки не радость "природную" (как и природную любовь), не радость-оптимизм, не радость от земного счастья, а ту Божию радость, о которой Христос сказал, что ее никто не отнимет от нас. Только эта радость знает, что любовь Божия к человеку и миру не жестокая, знает же потому, что сама от того "абсолютного" счастья, для которого создал нас Бог. Христианство (не Церковь в своей мистической глубине) потеряло свое эсхатологическое измерение, обернулось к миру как "закон", "суд", "искупление", "мздовоздаяние", как религия "загробного мира", в пределе - запретило "радость" и осудило "счастье"…
Среда, 24 марта 1982
Как все-таки трудно живется людям в "мире сем". Сколько кругом одиночества, уныния, безрадостности.
