СЕМНАДЦАТЬ ТЕЗИСОВ ПРОТИВ ПАТРИОТИЗМА
1. Патриотическая идеология ошибочно исходит из наличия некого смыслового единства территории, населения и государственного устройства, воспринимаемых в нерасторжимом единении и равноценности не столько рационально, сколько эмоционально, и представляющего безусловную (либо наиболее статусную) ценность.
2. Во-первых, единство территории, если исключить эмоциональные чувства к географической карте, может восприниматься только через ее ландшафтное единство. Однако, большинство стран мира не представляет единую территорию однородного ландшафта. Как правило, чем больше страна, тем разнообразнее ее ландшафты, и ассоциация «малой родины» ставропольчанина с чукотской тундрой весьма проблематична. Наоборот, наблюдаются сходства ландшафта (например, Германия и Польша мало чем отличаются друг от друга), которые выходят за пределы государственных образований, и канадская тундра, к примеру, должна вызывать у российского чукчи гораздо больше эмоций, чем подмосковные леса.
3. Во-вторых, в мире нет (или почти нет: Исландия, Науру) и не было никогда этнически однородных государств и даже отдельных территорий. Патриотизм этот факт игнорирует, а заодно и факт непрерывного этногенеза (в результате чего понятие «этнос» оказывается весьма динамической структурой; на свете в настоящий момент практически не осталось народов, имеющих возраст свыше 4000 лет (кроме безнадежных этносов-«старичков» - реликтов-изолятов), а ведь эти 4000 лет – ничтожный промежуток общей истории хомо сапиенс, и всего-навсего треть послеледникового периода), по умолчанию считая этнос вечной, несозидаемой и неразрушимой сущностью (во всяком случае, собственный) и также по умолчанию присваивая населению определенного ландшафта общую этническую принадлежность. Боязнь же десятков и сотен тысяч лет реальной человеческой истории легко толкает патриота на фальсификацию истории (в т.ч. посредством притягивания научных данных к религиозным «истинам»), на превращение, образно говоря, бесконечной Вселенной в маленький рукотворный мирок под колпаком.
3а. Можно было бы отчасти примирить патриотическую идею с концепцией «общей судьбы» населения, проживающего на определенной территории, но ход истории всегда приводит к тому, что исторические судьбы той или иной территории неоднократно меняются, причем нередко разнонаправлено: например, жители Савойи в 1792-1944 гг. неоднократно меняли принадлежность относительно Королевства Сардинии и Италии в целом (это отлично обыграно в замечательном франко-итальянском фильме «Закон есть закон»: человек родился на границе Италии и Франции, он прекрасно вписан в ландшафт своей малой родины, но чужд большим Родинам). Со свойственным патриотам взглядом на иностранцев, как на врагов-нелюдей, население этих территорий неоднократно становится предателями (чего?) и жертвами, которых надо спасать.
3б. Неопределенность ландшафтного пространства Родины легко переходит в неопределенность границ той или иной Родины, и провоцирует ее на завоевания, непризнание существования других государств и т.д. Поэтому отождествить определенный ландшафт с определенным этносом и тем более с государственным образованием данного этноса почти всегда затруднительно.
3в. Еще менее объективным выглядит соображение, что Родина (в качестве государственного образования) должна быть там, где живут ее представители. Руководствуясь таким соображением, например, немцы Санкт-Петербурга, которые фактически населяли в императорский период Зимний Дворец и прочие резиденции российских императоров, должны были потребовать присоединения этих зданий к Германии.
4. Распространение на однородную этническую территорию единой государственной власти, да еще и в одном-единственном типаже (который презумпционно считается безапелляционно свойственным определенному этносу на все времена), само по себе фантастика, поскольку этнически-однородная территория, с выключением любых иноэтнических вкраплений выглядит как безнадежная кишка, нежизнеспособная ни в военном, ни в экономическом отношении (отнимите у России этнические территории ненцев и хантов-манси, где добывается большая часть нефти и газа страны). Следовательно, государственная власть (в процессе исторического развития конкретной страны) зачастую распространяется далеко за пределы этнической территории, что всегда находит себе оправдание в глазах патриотов, хотя они категорически против того, чтобы другие государства распространялись за счет их этнической территории.
4а. Признать за всеми народами, особенно за теми, которые волею исторических судеб попали в состав соответствующего государства, историческое или хотя бы теоретическое равенство патриоты не могут, а поэтому закономерно делят народы на разные сорта (например, русские патриоты XIX-XX веков считали финно-угорские народы севера Европейской части России «этнографическим материалом» для развития Российской империи, но очень обижались, когда подозрение в подобном отношении к русским падало на других империалистов; в советское время, чтоб не чувствовать никакой вины перед этими этносами (равно как и перед сибирскими народами), официальными советскими историками вообще отрицалось наличие у них какой-либо зачаточной государственности, хотя первичная зачаточная государственность на племенном уровне существует у всех народов Земли со времен неолита, равно как и со времен неолита вся территория Земли, кроме небольших необитаемых островов, была чьей-то национальной территорией, и изменение границ политических образований не могло не сопровождаться известным насилием). Чтоб совсем себя успокоить и снять с себя малейшие подозрения (а патриоты панически боятся ответственности перед кем-либо; это перед ними надо нести ответственность всем остальным), они выдумывают концепцию «исторического тяготения», суть которой состоит в том, что их государство, завоевывая ту или иную территорию с первоначальным населением, делало это исключительно во имя блага этого вражеского населения, чуть ли не по зову совести и иных идеальных сущностей (религии и т.д.), но категорически отрицают (почему-то) подобные «исторические тяготения» в отношении соседних стран. Этот подход, при определенной резонности (этнические границы – и с этой проблемой всерьез столкнулись первыми, кажется, большевики в ходе национально-государственного строительства СССР в 1920-х – далеко не всегда совпадают с оптимальным экономическим районированием), однако, гипертрофируется и приносится в угоду политической конъюнктуре: трудно предположить, что Ферганская долина или степи Туркмении «всегда исторически тяготели» к Подмосковью, а «тяготение» Сибири к Китаю просто оскорбит любого русского патриота, хотя порадует китайского. Отсюда получается, что искать у патриотов, в патриотической картине мира какую-либо объективность совершенно невозможно.
4б. В силу своего неуклюжего реагирования на социально-политическую жизнь в своей стране, патриоты в любом внутреннем конфликте становятся на сторону одной из борющихся группировок (как правило, самой архаичной и бесперспективной), а всех остальных титулуют предателями и врагами Родины (которая является эксклюзивной собственностью патриотов). Неуклюжесть патриотизма видна хотя бы на примере единственного вопроса, который патриоты способны задать воюющим за будущее страны монархистам и республиканцам: кто из вас Родину продал? Именно в силу бесперспективности, патриотическая сторона конфликта проигрывает борьбу за власть гораздо чаще, чем «антипатриоты», и это делает патриотическое сознание пессимистическим, трагическим и конспиратологическим.
4в. При этом не следует отождествлять патриотизм с той группировкой внутренней борьбы, к которой его угораздило примкнуть. Это примыкание зачастую случайно, а союзник интерпретируется патриотами совершенно фантастически. К примеру, монархиствующие славянофилы XIX века очень не любили окружающую их петровскую Россию, ее монархический строй, но они создали некий образ идеальной монархии (В.И.Даль даже приписал этот образ народному сознанию (а кому ж еще?!) в своем собрании пословиц и поговорок), который никак уже не сочетался с окружающей реальностью (в пословицах, собранных Далем, простолюдины XIX века упорно продолжают величать придворных «боярами»), и который они усердно рекламировали как подлинную реальность России. Из всех идеологий патриотизм наименее дружен с окружающей реальностью, что и обусловило его маргинальность.
5. Все это наглядно объясняет, почему само по себе определение Родины, как смысловое единство территории, населения и государственного устройства, бессодержательно и требует в обязательном порядке этно-идеологического стержня. Проще говоря, патриот вынужден быть националистом. И градус национализма тем сильней, чем дальше реальность от утопических картин моноэтнократической идеологии. Но большинство патриотов стесняется звания «националисты», то ли по причине, что видят в национализме «плохой патриотизм», то ли потому, что пытаются отказаться от этнической основы патриотизма, а это невозможно (см. тезисы 2,3). Патриотизм без этнической основы больше похож на восточный базар, или на султанский гарем, где собраны наложницы из 20 стран. Но и любовь к своей Родине (как писал еще в позапрошлом веке Вл.Соловьев) неизбежно приобретает уродливые черты, поскольку вынуждена базироваться на ненависти ко всем остальным Родинам. Но и это – полбеды. Этно-идеологический стержень, который патриоты вынуждены вставлять во все свои конструкции, приводит к появлению патриотической идеологии – самой бессодержательной и безуспешной в истории (это видно хотя бы по тому, что в чистом виде патриоты крайне редко приходили к власти, и это всегда заканчивалось бедой для страны: к примеру, султанская Турция космополитического Стамбула еще имела шанс сохраниться хотя бы в границах 1900 года, но пришедшие к власти патриоты-младотурки гарантированно развалили ее до современных почти этнических границ; можно, конечно, и этот вариант считать самым благоприятным для национального развития, но для России в этом случае оптимальными окажутся границы Российского Государства при Василии III). Эта идеология не дала ничего, абсолютно: не решила никаких социальных проблем (как левые, социалистические идеологии), не обеспечила более оптимальную связь налогоплательщиков с государственным аппаратом (вклад республиканцев), не расширяла интеллектуальную свободу (либерализм), не обеспечивает умеренность всех вышеперечисленных революций (консерватизм), а лишь обострила чувство неполноценности и исторической обиженности, поскольку на повестке дня у патриотизма всегда стоит один и тот же вопрос: как нас угнетают инородцы. Больше патриотов не интересует ничего. Поэтому известный контрвопрос патриотам: что вы умеете, кроме как Родину любить? так и остался без ответа.
6. Патриотизм, помимо внутриполитической слабости, еще более (как это не парадоксально) слаб во внешней политике. Поскольку патриотическое видение мира делит его на две метафизически-несмешиваемые половины: наши – ненаши, оно неизбежно (по закону равновесия, хорошо известному читателю любой религиозной книге, в которой самая ничтожная религия или секта оказывается, минимум, равновеликой всему остальному) вынуждено искать основания для такого пропорционального деления, и любая, самая мелкая страна на кончике пера историка-патриота превращается в великую процветающую державу, которая вносила, вносит и всегда будет вносить основной вклад в историю человечества. Дело вовсе не в том, что реальный вклад есть или его нет, дело в том, что патриот способен совершенно беззастенчиво фальсифицировать историю, чтобы добиться поставленного результата, при этом оправдывая себя высшими соображениями любви к Родине. Например, считать, что компьютер изобрела какая-нибудь другая страна (та же история с радио, паровой машиной, письменностью и т.д.) – это оскорбительно для Родины и унизительно для национального достоинства, а поэтому надо доказать, что все это изобрела Родина. Понятно, что такой подход никак не может увеличить количество друзей патриотов за рубежом. Вообще, самое слабое место патриотической идеологии – это взаимодействие с себе подобными. Немецкий коммунист найдет общий язык с французским, американский либерал – с японским, христианские демократы Венгрии и Румынии говорят на одном языке, консерваторы Австрии и Испании вспомнят «старые-добрые времена» династических браков и интернациональных династий (Карл V был австрийско-бургундско-испанского происхождения и женился на португалке), но совсем иное дело у патриотов. Поскольку они живут в самой прекрасной стране мира, то, естественно (с патриотической т.з.), что весь остальной мир завидует и ненавидит (зарится на золотые купола, даже если позолота сусальная). Смешно, но последняя надежда патриотов – на предателей других Родин, т.е. они питаются тем же, что сами категорически осуждают. На патриотической карте мира все страны (кроме Родины) раскрашены в три цвета: 1) недогосударства, которые не имеют право на существование, поскольку «незаконно» отделились (или отделены) от Родины (для немецких патриотов – Австрия, для русских – Украина; случаи непохожие, но какая патриоту разница?), 2) враги, 3) те, кто еще не успел стать врагом (например, Италия для Швейцарии, поскольку эти страны в обозримом прошлом ни разу не воевали со времен Венского Конгресса). В лучшем случае, патриоты страны Х могут (временно) объединиться с патриотами страны Y против общего врага – страны Z (например, предложение русских патриотов польским или венгерским «поделить» Украину). Но этот «союз» будет настолько непродолжительным и хрупким, а взаимная ненависть и подозрительность столь велика, что малейшее происшествие (победа футбольной команды «союзника», например) способно вновь сделать патриотов двух стран врагами. Поэтому в ХХ веке с его интеграционными процессами ни разу не возникали устойчивые международные объединения патриотических политических партий, кроме случаев уж совсем маргинальных структур, которые лишь мечтают «сломать миропорядок» и прийти к власти (их может объединить разве что борьба с жидо-масонами). Интересно также, что патриотизм, проникая во взаимоотношения других идеологических сил (например, КПСС и Коммунистической партии Китая в эпоху культурной революции) всегда работал на усугубление вражды. Патриоты ни разу не были замечены в объединении, примирении народов, зато неоднократно – в их стравливании друг с другом.
7. Исходя из абсолютно ложного представления о самодостаточности Родины (а зависимость от иностранцев, тем более врагов, оскорбительна для национального чувства) патриот закономерно способствует изоляции (самоизоляции) своей страны. Патриоту необходимо считать, что все отечественное априори лучше заграничного, а чтобы не возникало противоречия (в стиле оруэлловского двоемыслия), любую неудобную информацию просто не следует воспринимать. Например, если Суворов – величайший полководец в российской истории, но не в мировой, не следует вообще интересоваться этой мировой историей. Однажды в детстве автор этих строк слышал от взрослого информацию о том, что в мире было всего три генералиссимуса: Суворов, Сталин и Чан Кай-ши (на самом деле – несколько десятков, в т.ч. генералиссимус турецкой службы – Шамиль – в XIX веке; но если не знать этой дополнительной информации, ничто не помешает гордиться тем обстоятельством, что 66% мировых генералиссимусов – из России). Поэтому борьба со свободным распространением информации объективно должна стоять у патриотов на первом месте.
7а. Гордость за свою страну – еще одна обязанность каждого человека (согласно патриотической идеологии). Извиняющим обстоятельством для патриота считается (поскольку гордость – парадоксально – считается, скорее, плохим качеством, чем хорошим) то, что гордится он не своим «я», а своим «мы».
7б. Когда патриот вздумает говорить, что любовь к своей Родине вовсе не предполагает ненависти к другим Родинам, он просто забывает, что известная гордость по поводу Родины базируется на приписывании ей неких исключительных качеств, а это невозможно без лишения данных качеств других Родин и активного неприятия попыток выставить другие Родины в лучшем свете.
8. Поскольку для патриота главная и даже единственная классификация человечества связана с его (человечества) принадлежностью разным Родинам, которые, как протоны, постоянны, неизменны и почти вечны (мысль о том, что его Родины, в качестве единого комплекса ландшафта-этноса (а в ряде случаев государственного строя или религии), 1000 или 10000 лет назад не существовало, для патриота весьма оскорбительна; зато он не откажет себе в удовольствии напомнить патриотам других стран об их ничтожестве и «некоренном характере»), то он просто не видит иных противоречий и потенциальных конфликтов. Социальные революции, к примеру, патриот склонен объяснять исключительно национальными процессами (как некоторые реакционные историки Французской революции пытались видеть в ней реванш побежденных еще в эпоху Хлодвига «вельшей» против «франков»-аристократов). Первый признак патриотического взгляда на ту или иную революцию (или иное социальное движение) – это совершенно серьезный вопрос: кто из иностранных держав проплатил, спровоцировал и т.д.? Само по себе единое, как народный хор, население Родины, с т.з. патриота, просто не способно ни к каким противоречиям, да и самих противоречий нет. Этим, в значительной степени, объясняется неудачи патриотов в борьбе за власть. Например, хорватские патриоты, придя к власти в 1990 и победив в войне с Сербией в 1995, обнаружили – и не только они сами, но и, что важней, избиратели – что ничего не могут предложить обществу, кроме лозунга защиты Отечества, и их политическое долголетие не превысило продолжительности жизни «вождя» Франьо Туджмана, а возвратились они к власти в 2003 уже в обличье христианских консерваторов.
9. Патриотизм вызывающе антиперсонален, т.е. он сознательно рассматривает отдельного человека лишь как принадлежащую нации единицу, которая имеет много обязанностей в отношении нации и Родины, и на удивление мало прав. Разумеется, человеческое общество – это не совокупность Робинзонов, и наша зависимость от окружающих пугающе велика (хотя большинство людей о ней почти не думают, и от этого не страдают), но патриотизм заходит с другого боку общественных отношений. Поскольку существует лишь одна сияющая Родина, которая всегда в кольце врагов и под воздействием предателей (тема национал-предательства в патриотизме – это отдельный большой разговор), то национальные задачи, естественным образом, перевешивают человеческую индивидуальность, в некотором роде ревизуют личность. Претензии патриотов к человеку начинаются задолго до его рождения – с претензий к его родителям. Его родители (с т.з. патриотической идеологии), как в той пошлой поговорке, своим половым органам не хозяева. Хозяева их половых органов – патриоты. Поэтому люди обязаны в установленный срок вступить в брак и наплодить детей (отнюдь не размениваясь на симпатии-антипатии, но исключительно от «своих»). Смахивает это все (как сказал бы Вл.Соловьев) на случную конюшню, но патриот не замечает этой иронии, и для несогласных у него «железный аргумент» - отказ от деторождения ведет к вымиранию нации. Этносы появлялись и исчезали в мировой истории регулярно, причем, часто совершенно независимо от уровня рождаемости (у историков нет доказательств, что скифы в III веке до н.э. заводили детей меньше, чем сменившие их в причерноморских степях сарматы), но поскольку патриот отрицает преходящий характер любого этноса, то это для него ничуть не контраргумент. С другой стороны, человечество в целом, не смотря на периоды войн и эпидемий (что опять же никак не зависит от уровня деторождения), численно росло, но патриота опять же не волнуют инородцы где-нибудь в тридевятом царстве. Современная статистика брачности выглядит куда как благополучнее, чем 300 или 500 лет назад, когда значительная часть (от 10 до 30%) населения по тем или иным причинам не могли вступить в законный брак, а современный («хилый» с патриотической т.з.) рост населения, однако выглядит куда лучше средневековых темпов. К примеру, население Франции – самой малодетородной страны в Европе за ХХ век выросло не менее чем на 50%, а в XVII столетьи (с его традиционной семьей и прочими рекламируемыми патриотической мыслью ценностями) - всего (в современных границах) на 26%. И я представляю ужас патриотов Италии от информации о том, что ее население в первую половину того же XVII века сократилось (опять в современных границах). Но ни Франция, ни Италия не вымерли (как это не странно). Демографический взрыв ХХ века, столь впечатливший специалистов и напугавший патриотов, подходит к концу, а неграмотные крестьяне, рожавшие по 10-15 детей в аграрную эпоху европейской истории, делали это не из патриотизма и не по заданию Родины, а потому что из этих 10-15 новорожденных большая часть вымирала еще во младенчестве (современные кабинетные патриоты, сами рожденные в стерильных роддомах, об этом, разумеется, забыли). Но с рождением человека, его обязанности в отношении патриотов только начинаются. Он должен воспитываться исключительно на образцах отечественной (разумеется, высокой по отношению к любой иностранной) культуры, читать и смотреть только отечественную продукцию, есть отечественную еду, носить отечественную одежду, а если покупает импортный автомобиль, сделать вид, что он тоже отечественный. Человек должен ограничить развлечения, потому что они отвлекают от сопереживания Родине и, как правило, запускаются в Родину врагами с целью ее разложения (поэтому существует общее правило негативного отношения патриотов всех времен и народов к развлекательной культуре; «высокая культура» патриотов это всегда нечто угрюмое и безрадостное, хотя радость может испытываться: например, по поводу поверженного врага). Он принадлежит не сам себе, а тому Роду, полномочными представителями которого являются самоназначенные патриоты. Само собой, человек должен ненавидеть и чураться иностранцев, от которых ничего хорошего, кроме беды, не будет (и в этом человека должны убеждать лучшие образцы патриотической литературы и кинематографа), тут же при этом хором демонстрируя иностранцам национальное единство и порыв к борьбе. Метафора пастухов и стада для патриотической идеологии вполне актуальна. Люди – бараны, и сами абсолютно не способны распоряжаться своей судьбой. Их необходимо контролировать. Другие идеологии подходят к вопросу диалектики частного и общего в общественных отношениях куда осторожнее, но патриотизм однозначен – человек должен принести себя в жертву Родине.
10. Патриотическая ориентация в общественном пространстве, которая требует считать преступника-соотечественника ближе и родней, чем законопослушного иностранца/инородца, создает в обществе мрачную атмосферу оправдания любого преступления рядового обывателя и любого злоупотребления власти, коль скоро у патриотов сохраняется представление о национальной жизни, как о перманентном сидении в осажденной крепости. Это, разумеется, очень привлекает любого мошенника (в первую очередь в сфере политики), который – как муха на мед – устремляется на патриотические настроения и активно использует их в своих интересах. В итоге качество государственной системы падает, но ничего сделать нельзя, поскольку необходимые меры ее реформирования встречают сопротивление со стороны патриотической общественности и обвинения в предательстве. Так уж исторически сложилось, что сохранение отживших и неэффективных методов управления и хозяйствования базируется именно на патриотизме, а любые изменения оказываются под подозрением, как «вмешательство иностранцев» (патриоты всерьез воспринимают дипломатические формальности и считают «вмешательство» тягчайшим преступлением, поскольку вне самодостаточной Родины живут не вполне люди).
10а. Поскольку патриотическая эстетика видит в населении Родины армию с суровой дисциплиной (в идеале, разумеется, о недостижимости которого патриоты вечно стонут) от зачатия до смерти (и после нее тоже), то глава государства, неразрывно связанного с ландшафтом и этно-идеологической структурой, в которую должно быть переформатировано население, воспринимается в качестве полевого командира, верность которому – священная обязанность любого человека. Мнение, что «таковы традиции русского народа», ошибочно. Таковы традиции патриотов во всех странах. Патриотическая партия в качестве зародыша будущей этно-идеологической структуры – это всегда организация вождистского типа с атрибутами полувоенного формирования. Разумеется, ни о каком народовластии в этой системе и речи быть не может (религиозно настроенные патриоты подкрепляют свои претензии божественным авторитетом, а нерелигиозные – какой-нибудь расово-биологической доктриной, вроде уподобления человеческого сообщества волчьей стае). Как одряхлевший и впавший в маразм свифтовский струльдруг, этот вождь гарантированно заведет страну в историческую яму, но патриоты все равно лишены морального права осуждать и даже обсуждать его действия, поскольку считают, что это будет воспринято «внешними» (врагами) как предательство.
11. Тезис патриотов о том, что необходимо государственное единство всего национального пространства той общности, которую патриоты считают своей, а в противном случае страну ждет упадок и гибель, совершенно ложен. Вечная раздробленность античного греческого мира (чьи полисы считали друг друга «своими») ничуть не мешала процветанию, то же самое касается раздробленности Северной Италии и Киевской Руси в средние века. Утверждение, что Киевская Русь погибла от монголо-татарского нашествия именно по причине раздробленности, непроверяемо, тем более что два других мощных государства – Хорезм и Грузия, которые не были раздроблены (а Хорезм имел профессиональную армию, в 4 раза большую, чем все дружины древнерусских княжеств вместе взятые), тем не менее, также потерпели поражение в начале XIII века от тех же татаро-монгол. Страшно напуганным ордой вечных врагов у священных границ Родины, патриотам «внутренние (так сказать) разногласия» представляются неуместным предательством, и в идеале, к которому стремятся патриоты, страна, лишенная внутренней конкуренции, свободы очищения от злоупотреблений (ведь если мерзавец - «наш сукин сын», то он и не мерзавец вовсе), оказывается обреченной на застой и прозябание на обочине мировой цивилизации, хотя цель патриотов – отделить Родину от остального человечества – при этом может считаться достигнутой. А притягивание за уши гибели страны к ее раздробленности не учитывает того обстоятельства, что ни одна государственная или этническая система не вечны (но патриоты так не могут думать, а поэтому любой кризис у них не обходится без врагов и предателей, иначе и быть не может).
11а. Полностью игнорируя отдельные особые интересы регионального уровня (что не может не проистекать из монистической концепции единой гомогенной Родины), патриоты склонны подавлять любое регионалистическое движение, быстро превращая его в предательское и еще более радикализируя. Распад Российской империи начался не с революционной агитации, а с политики русификации национальных окраин.
12. В качестве символа этно-идеологической структуры у патриотов всегда фигурирует понятие «народ». Собственно, не они его пустили в оборот, но у патриотов интерпретация этого понятия имеет заметную специфику. Первоначально, «народ» - это идеологема скорее левых, чем правых политиков (если мы ограничимся веками идеологий – XVIII-XX, и не будем заглядывать в античность или шумерские времена), которая обозначает бедную неграмотную массу, однако ж, заслуживающую лучшей жизни, которую им дарует левое движение (эдакое отношение князя Андрея Болконского или Пьера Безухова (в этом они не так уж отличались) к своим крепостным, именно что к крепостным). В России, правда, под пером народнических идеологов, существующий образ жизни народных масс стал идеализироваться (зачатки «культа добродетельного поселянина» заметны уже у Карамзина), и к 1880-м, по меткому выражению Энциклопедического Словаря Брокгауза и Ефрона, уже бытовало не стремление «поднять мужика к своему уровню, а самому опуститься на его уровень, опроститься». Интересно, что и консерватор не против народа, но этот идеальный народ консерватизма XIX века должен (опять долги!) вести себя презентабельно, не спиваться, хорошо и дешево работать и знать свое место пониже знатных и богатых. Тут-то образ народа приватизировали патриоты, полностью очистив его от каких-либо социально-революционных измерений и отождествив со своей этно-идеологической структурой. Для патриота «народ» - это такой плакатный образ прекрасного, одухотворенного, героического, правильномыслящего в духе патриотизма человека, к которому они апеллируют и ради которого, собственно, живут. Поскольку реальные окружающие люди совсем не похожи на этот образ, тем хуже для них, и каждый отдельный человек всегда в той или иной степени «антинароден». «Антинародность» у патриотов – это несоответствие их этно-идеологическому образу. Можно, конечно, предположить (и это было бы отчасти извиняющим обстоятельством), что патриоты лепят этно-идеологический образец с себя любимых, но это чаще всего не так, и за образец берется нечто уж совсем фантастическое, со ссылкой на «далекое прошлое» (история обязана быть служанкой патриотизма). Бродя среди предателей и врагов по оккупированной иностранцами Родине (а патриотам свойственно вечное неудовлетворение степенью суверенитета своей страны: им все кажется, что она тайно оккупирована), патриот ищет хотя бы такую отдушину. Литературные произведения за авторством патриотов наполнены высокопарными рассуждениями «поденщиков, измученных чувством собственного достоинства» (как бы съязвил Конст.Леонтьев), национального достоинства.
13. Эта патриотическая народность приоткрывает одно очень неприятное для патриотов обстоятельство. Приоритет национального достоинства (т.е. принадлежности к той самой стабильной ландшафтно-этно-государственной общности) над всеми остальными достоинствами приводит к негативному отбору, в результате которого все, кто обладает еще иными достоинствами, но вступит в конфликт с патриотами, устраняются в качестве предателей (однородность, как необходимая черта этно-идеологической структуры, попросту не оставляет им шансов), а на первые роли вылазят все те, у кого из достоинств только национальное. Принадлежность к Родине помогает патриоту легче переносить личную несостоятельность. Хотя… почему такой отбор покажется патриоту «негативным»?
13а. Вопрос на засыпку: если преступник, убивая человека, будет считать, что он делает это во имя Родины (или религии, если затронуть и эту тему), изменится ли его самооценка и оценка его действий обществом?
14. Зато в области национального достоинства у патриота настоящая мания величия. Его народ вечен, изначален, древнее и – с другой стороны (интересная диалектика молодости и древности) – моложе и перспективнее всех других, он сделал все изобретения и открытия, отличается самой лучшей литературой и искусством, говорит на единственно достойном человека языке, вообще является венцом истории человечества (хотя бы и в скрыто-криптоисторическом виде, как желали народы (евреи, армяне), утерявшие свою государственность), обладает самыми развитыми в мире системами образования и здравоохранения, выиграл все спортивные состязания со времен древнегреческих олимпиад и Пьера де Кубертена (а если история об этом умалчивает, то здесь просто нечистоплотность подкупленных врагами Родины арбитров), не проиграл ни одной войны (если все-таки почти проиграл, то это только от предательства: чего еще ждать от врагов?), при этом всегда вел только справедливые оборонительные войны (враги нападали всегда на него первыми, на то они и есть враги, чтоб нападать первыми), имеет исключительное право, подтвержденное всеми мыслимыми источниками, на свою современную территорию – от Калининграда до Чукотки со времен неандертальцев (или с сотворения мира), а другие народы и на свою-то территорию никаких правов не имеют, не то, что на российскую, все люди Земли любят именно этот народ, и если есть в мире справедливость и правда, то они полностью идентичны ему (а несправедливость и неправда, по справедливости, должны быть атрибутами его врагов). У патриотов возникнет вопрос: как же жить иначе – без этой добродетельной лжи? Не риторический ли?
14а. Относительно крупные народы еще могут этот идеал как-то сопоставить с реальностью (например, Россия выиграла чуть больше половины войн, которые вела с 1500 по 1913 год), а как быть патриотам малочисленных народов?
15. Хотя, как было отмечено выше, патриоты в чистом виде редко где приходят к власти, а основная часть населения никакого желания внимать вечным патриотическим мантрам о национальных обязанностях и всемирных заговорах против Родины не обнаруживает (вот, например, читает человек роман Яна Потоцкого «Рукопись, найденная в Сарагосе», и совершенно не думает, что Польша – член НАТО, и на ее территории американские войска, угрожающие России, проводят учения; такая вот несознательность и деградация), иногда патриоты бывают востребованными, и уж тогда наступает их звездный час. Случается это тогда, когда обществу необходима иррациональная ненависть (например, к реально вторгнувшемуся в страну противнику). Ни на что большее эти буратины не годятся: только на растопку костра ненависти.
15а. Считается, что в столкновении рациональности и иррационального всегда победит иррациональное («верю, потому что нелепо» - краеугольный камень теологии). Но если сталкиваются две иррациональности? Ведь в жизни человека иррациональным бывает не только патриотизм.
15б. Вообще реальная жизнь обладает счастливым свойством эластичности в отношении к твердым идейным установкам. За счет чего, собственно, человечество и существует. Все римские писатели дружно осуждали роскошь и восхваляли умеренность древних – и что? кто-то их слушался?
16. И все же в мирных условиях патриотизм чувствует себя неуютно. Ему подавай более естественную среду – войну. Без войны патриотизм какой-то куцый, доморощенно-печколежалый, а вот на войне… Я не буду повторять большей частью бессодержательные заклинания пацифистов о неестественности войны, но именно у патриотов война принимает совершенно извращенческий характер. Война, не смотря на все, что о ней сказано плохого, имеет свои справедливые правила. И одно из них гласит, что на войне правы обе стороны (просто какая-то из них объективно слабее, и она проигрывает). Поэтому обвинять человека в том, что он защищает свою Родину от другой Родины, нельзя. Это можно назвать рыцарственным отношением к противнику (хотя понятие «рыцарственность», конечно, шире) или сдерживающим элементом, благодаря которому люди еще не перебили друг друга, но таковы правила осмысления войны. Патриоты же начинают (как и следовало ожидать) с того, что лишают противника малейшего морального права на что-либо. Оно и понятно: если воюет нечто Священное и Правое-во-Всем (подводить ли под это религиозную платформу или какую иную – не важно), то его противник просто суть олицетворенное Преступление, за которое нужно судить. Подобная агитация, кстати, характерна именно для веков, когда королям (и вообще правительствам) понадобилось привлечь к военному делу (причем, за здорово живешь – на всех денег не напасешься) широкие массы. В XVI веке ландскнехт за свою нормальную работу получал жалование, в ХХ обывателю платят внедрением в его мозг звериной ненависти к инородцам – иначе ведь немцу француза и не убить (вдруг он, как ремарковский герой, захочет с ним подружиться и вместе послать в задницу истекающих кабинетной злобой патриотов?) Патриотическая война возможна только как война на истребление. У патриота нет ничего общего с инородцем, и поэтому иного отношения к противнику на войне и мире у него быть не может.
16а. Есть хороший способ реформировать в
