Верующие и прапогандирующие веру.

[Radiomir]

ВЕРУЮЩИЕ И ПРАПОГАНДИРУЮЩИЕ ВЕРУ.
   Я сознательно стал воспринимать отношение окружающих к религии к религиозным обрядам к церкви и священнослужителям примерно лет с четырех пяти. Это последние годы войны и первые послевоенные годы. Образцом истинно верующего человека была моя тетя. Она относилась к идеальной для восприятия религиозных догм прослойке населения, сформированной церковной политикой начиная с принудительного крещения Руси. Образование ее было на уровне незаконченной церковноприходской школы. Свергнутый царь для нее оставался помазанником божьим и его портрет для надежности хранился за портретом Отца народов. Я хорошо знал все эти тайны потому, что после гибели отца под Сталинградом жил у тети. Утренняя молитва была короткой, тете было необходимо трудиться. Дети в поселке, тоже как могли, добывали хлеб насущный. Самым доступным было собирать колоски на совхозном поле, опавшие после уборки или фрукты из общественного, а иногда и частного сада. Собранные за пазуху колоски или фрукты компенсировали неудобства доставленные ударами плетью объездчика. При поступлении в школу учитель объяснил родителям, как делать тетради из газет, разрезая их на двойные листы, сшивая и разлиновывая их под соответствующие прописи. Для урока чистописания, почему-то тогда существовавшего, родители должны были ухитриться достать настоящую тетрадь. На ней был изображен заветный рисунок платины Днепрогэса. Проблемы с завтраками в школе решались примитивно просто. Рядом со школой дорога круто поворачивала к маслобойному заводу. Старшеклассники ухитрялись перескочить через борт машины и сбросить пору кругов макухи. Разбитые куски жмыха быстро расхватывали малыши. Прессы в ту пору были не такие мощные, и продукт был для нас невероятно вкусный и, наверное, полезный для зубов у меня до сих пор большинство из них природные. Вечер при свете одинокой лампадки под образами святых был насыщен молитвами. Дети торопливо прочитав положенное «Отче Наш» стремились уйти для доступных в то время развлечений. У Тети молитвенные бдения могли затянуться до поздней ночи. Все зависело от ситуациях в семьях родственников и даже соседей. Она была готова просить у Господа Бога помощь в решении самых разных проблем. Она просила вразумить тех, кто совершал не обдуманные поступки, и просила простить тех, кто погряз в грехах. Дети уже засыпали, и что бы не разбудить их она переходила на шепот. Я был убежден, что Бог с иконы также отвечает. И был уверен, что о всех наших тайных проделках она узнает после бесед с все видящим Богом. Если долго не засыпал или притворялся спящим можно было узнать о многих семейных тайнах, подслушивая разговор тети с Всевышним. В самом конце этого молитвенного разговора тетя поминала усопших. В это время можно было узнать родословную семейства и даже дальних родственников. Она молилась за всех, от, участвовавших в войне с Наполеоном, до пострадавших от репрессий в тридцатые годы.  
    Посещение церкви было для нее важным событием. К нему тщательно готовилась сама и готовила детей. Она ухитрялась так тщательно залатать рванную одежду, что выглядела она слегка поношенной. Даже среди искренне верующих можно было наблюдать элементы соперничества. Каждая семья стремилась выделиться насыщенностью образами наследственного иконостаса. В церкви было негласно застолбленное в течение нескольких поколений место. Если не осведомленные в этой иерархии новички пытались занять его, по взглядом и нюансам поведения присутствующих, они быстро понимали свою оплошность и ретировались на менее удобные позиции в хроме для общения с Богом. Постоянные прихожане хорошо знали друг друга и степень лицемерия отдельных лиц как по отношению к верующим, так и Богу. Как правило, показное усердие на церковной службе проявляли те, греховность которых была очевидна для всех, кроме Всевышнего. Так церковный староста, ухитрившись избежать мобилизации и сумел уйти от ответственности после окончания войны как тайный сотрудник гестапо. Он писал доносы на родственников партизан. При казнях еврейского населения  выполнял самую незаметную для глаз очевидцев работу, смазывал ядом губки детей, которых забирали из колоны обреченных, обещая оставить в живых. Здесь же перед началом службы на паперти церкви убогая старушка просила милостыню, что бы прокормить детей своей дочери. Муж которой погиб на фронте, а мать чтобы четверо детей не страдали от голода согласилась работать в немецкой столовой. За это она получила десять лет тюрьмы. Множество изуродованных судеб и лицемерных утверждений в глубокой религиозности равнодушно из года в год наблюдали с икон храма Господь и окружающие его многочисленные Святые.
      Для детей в после военные годы праздник Рождества Христова был всегда знаменательным событием. Взрослые в эти дни пытались подсластить их скудный рацион. Дети внимательно наблюдали как пришедшая в гости родственница или знакомая доставала из сумочки горсть орехов или конфет в виде миниатюрных подушечек. Но особенно много подарков и даже небольшую суму денег можно было получить, отправившись рано утром с ватагой малышей и подростков Христа славить. Стучали в каждое окно и получив разрешение толпой входили в дом. Хором исполняли всем известную песню прославляющею рождение младенца Спасителя человечества. Большой популярностью пользовалось стихотворение:
   Заблистала на востоке.
   Ярче зория звезда.
    Что писали нам пророки.                                                              .                                     Ко всему чреда пришла.
     Ныне Бог родился в Мире.
     Он родился не в хоромах.
     И не в убранных домах.
     Там не видно было злата.
      Где лежал он в пеленах.
      И звезда над вертепом воссияла.
      Трем волхвам путь показала.
      Три волхва приходили.
       Злато, миро приносили.
       А я следовал волхвам.
       Мимо ходом зашел к Вам.
       Христа Господа прославить.
       И Вас с праздником поздравить!

Такая идеальная для православия праздничная обстановка уже давно канула в лета. С постепенным вымиранием паствы воспитанной в истинно православной обстановке исчезали традиции в массовом исполнении. На смену истинно верующим проповедникам пришли религиозные идеологи.                             Государство в трудный переходный период испытывало идеологический дефицит, и вынуждено было восполнить его, реанимировав угасающее православие.  В настоящее время эта религия существует как информационно развлекательный проект с мистической окраской. Христа славить уже не могут. Праздник для основной части населения существует как традиция, завершающая начало Нового года и как возможность использовать оставшиеся заряды для новогоднего фейерверка.

[Неоантроп]

Грустно как-то стало после прочтения.

[Pantheist]

Здесь лучше описано. И без грубых орфографических ошибок:

Бабушка встаёт раньше всех, часов в пять. Смочив ладони из кухонного рукомоя, она разглаживает лицо, вытирается, причесывает волосы, и всё это быстро-быстро. Еще быстрее мотается по стенам и потолку её тень, и я по ней догадываюсь, что бабушка делает. Ходит она мелко и неслышно, боится нас разбудить, бесшумно скользит-катается, не споткнётся, не уронит, не прогремит. Покатавшись-посновав и не сменив ночной до пят полотняной сорочки, она вдруг останавливается, и тень тоже, — сейчас молиться будет. Делает она это вслух, отчетливо выговаривая слова, а когда они изо дня в день повторяются, запомнить их несложно. Я их вытвердил до одной, не загадывая наперёд, сгодятся они мне когда-нибудь или нет.

Чередовались молитвы по порядку: “Отче наш”, “Достойно”, “Пресвятая Троица”, а за ними начинался разговор с Богом: что было вчера, что будет сегодня, что — подай, Господи, от чего — оборони и помилуй. Слова всякий день были новые, трудно упомнить, разве что отдельные места: “Забыла Тебе вчера сказать, Господи” или “Это Ты, Господи, хорошо придумал, до ума довёл”, а то ещё “Бачишь, Господи, как я боялась, так и вышло”, а дальше имена, имена, имена, разные пустяки бытейские, семейно-родовые нелады Богу в уши, чтоб разобрался хорошенько и до беды не доводил. Одна такая отсебятина запомнилась крепко и надолго.

Как-то она стала просить Бога, чтоб её старшая дочь Таиска, моя, значит, тётка, не бросала мужа Ивана ради своей подруги Пашки, которая бессрамно похваляется жить с Таиской лучше, чем муж с женой, людям на зависть, врагам на зло, — тут бабушкин голос звучал, как с пластинки: “Хиба ж цэ дило? Хиба ж цэ так треба, щоб ворогам та злыдням, а нэ дитям на радисть? Та звидкиля ж воны йих возьмуть, дитэй, баба вид бабы, чи що? А Ты, Божечко, усэ бачишь и ничого нэ робышь”. И бабушка стала учить Бога, что делать и как: чтоб они обрыдли друг другу; чтоб их разрознить одну от другой подальше; Таиска нехай с Иваном живёт, а Пашку, розбышаку, пройдысвитку, бисову душу, выслать на край земли и пусть там, как знает.

Тётка Пашка мне и самому не нравилась. Она ловила меня за мотню и таскала, приговаривая: “Расти большой на радость маме”, а потом обижалась, что я шуток не понимаю. Дядя Иван звал её “конь с яйцами”. Она точно была на мужика похожа, ходила враскачку, как грузчик, кривая на один глаз, в драке выбили, самогон жрала стаканами, выражалась позорно и папиросы курила, ну, мужик мужиком из самых что ни есть наперёд церкви отпетых. Был ли какой-нибудь прок в том, что я узнавал из бесед бабушки с Богом, трудно сказать, но с тех пор и до сих я совершенно не понимаю однополой любви, испытываю к ней чувство сильнейшего презрения и определённо знаю, кому я за эту неприязнь обязан. Что касается той молитвы, то она без внимания не осталась и была выполнена по существу нижайшего ходатайства, правда, не раньше, чем тётя Тая развелась с дядей Иваном и померли дедушка с бабушкой. После того Бог сманил Пашку большими заработками за полярный круг, где она среди суровой красоты Севера безвестно затерялась.

Вечерами бабушка норовила лечь пораньше и кратко прочитывала “Царю небесный” и “Богородица-Дева, радуйся” без каких-либо собеседований, — то ли стесняясь нас, то ли боясь надоесть Богу. Мы с братом Алькой долго оставались некрещёными — в те годы это было рискованно: попов за такие дела стреляли, кумовьёв гнали взашей с работы, а родителей отправляли строить каналы. По признаку отношения к вере все в доме делились на сознательных и несознательных. Дедушка и бабушка были, конечно, несознательными, остальные до одного сознавали, как надо отвечать, когда их о Боге спрашивают.

[Неоантроп]

Здесь лучше описано. И без грубых орфографических ошибок:

Для кого лучше?

[Снег Север]

Поп был крупный шестидесятилетний мужчина, широкий в плечах, с огромными руками. Даже не верилось, что у него что-то там с легкими. И глаза у попа – ясные, умные. И смотрит он пристально, даже нахально. Такому – не кадилом махать, а от алиментов скрываться. Никакой он не благостный, не постный – не ему бы, не с таким рылом, горести и печали человеческие – живые, трепетные нити – распутывать. Однако – Максим сразу это почувствовал – с попом очень интересно.

– Душа болит?

– Болит.

– Так.– Поп выпил и промакнул губы крахмальной скатертью, уголочком.Начнем подъезжать издалека. Слушай внимательно, не перебивай.– Поп откинулся на спинку стула, погладил бороду и с удовольствием заговорил:

– Как только появился род человеческий, так появилось зло. Как появилось зло, так появилось желание бороться с ним, со злом то есть. Появилось добро. Значит, добро появилось только тогда, когда появилось зло. Другими словами, есть зло – есть добро, нет зла – нет добра, Понимаешь меня?

– Ну, ну.

– Не понужай, ибо не запрег еще.– Поп, видно, обожал порассуждать вот так вот – странно, далеко и безответственно.– Что такое Христос? Это воплощенное добро, призванное уничтожить зло на земле. Две тыщи лет он присутствует среди людей как идея – борется со злом.

Илюха заснул за столом.

– Две тыщи лет именем Христа уничтожается на земле зло, но конца этой войне не предвидится. Не кури, пожалуйста. Или отойди вон к отдушине и смоли.

Максим погасил о подошву цигарку и с интересом продолжал слушать.

– Чего с легкими-то? – поинтересовался для вежливости.

– Болят,– кратко и неохотно пояснил поп.

– Барсучатина-то помогает?

– Помогает. Идем дальше, сын мой занюханный…

– Ты что? – удивился Максим.

– Я просил не перебивать меня.

– Я насчет легких спросил…

– Ты спросил: отчего болит душа? Я доходчиво рисую тебе картину мироздания, чтобы душа твоя обрела покой. Внимательно слушай и постигай. Итак, идея Христа возникла из желания победить зло. Иначе – зачем? Представь себе: победило добро. Победил Христос… Но тогда – зачем он нужен? Надобность в нем отпадает. Значит, это не есть нечто вечное, непреходящее, а есть временное средство, как диктатура пролетариата. Я же хочу верить в вечность, в вечную огромную силу и в вечный порядок, который будет.

– В коммунизм, что ли?

– Что коммунизм?

– В коммунизм веришь?

– Мне не положено. Опять перебиваешь!

– Все. Больше не буду. Только ты это… понятней маленько говори. И не торопись.

– Я говорю ясно: хочу верить в вечное добро, в вечную справедливость, в вечную Выс-шую силу, которая все это затеяла на земле, Я хочу познать эту силу и хочу надеяться, что сила эта – победит. Иначе – для чего все? А? Где такая сила? – Поп вопросительно посмотрел на Максима.– Есть она?

Максим пожал плечами:

– Не знаю.

– Я тоже не знаю.

– Вот те раз!..

– Вот те два. Я такой силы не знаю. Возможно, что мне, человеку, не дано и знать ее, и познать, и до конца осмыслить. В таком случае я отказываюсь понимать свое пребывание здесь, на земле. Вот это как раз я и чувствую, и ты со своей больной душой пришел точно по адресу: у меня тоже болит душа. Только ты пришел за готовеньким ответом, а я сам пытаюсь дочерпаться до дна, но это – океан. И стаканами нам его не вычерпать. И когда мы глотаем вот эту гадость…– Поп выпил спирт, промакнул скатертью губы.– Когда мы пьем это, мы черпаем из океана в надежде достичь дна. Но – стаканами, стаканами, сын мой! Круг замкнулся – мы обречены.

– Ты прости меня… Можно я одно замечание сделаю?

– Валяй.

– Ты какой-то… интересный поп. Разве такие попы бывают?

– Я – человек, и ничто человеческое мне не чуждо. Так сказал один знаменитый безбожник, сказал очень верно. Несколько самонадеянно, правда, ибо при жизни никто его за бога и не почитал.

– Значит, если я тебя правильно понял, бога нет?

– Я сказал – нет. Теперь я скажу – да, есть. Налей-ка мне, сын мой, спирту, разбавь стакан на двадцать пять процентов водой и дай мне. И себе тоже налей. Налей, сын мой простодушный, и да увидим дно! – Поп выпил.Теперь я скажу, что бог – есть. Имя ему – Жизнь. В этого бога я верую. Это – суровый, могучий Бог, Он предлагает добро и зло вместе – это, собственно, и есть рай. Чего мы решили, что добро должно победить зло? Зачем? Мне же интересно, например, понять, что ты пришел ко мне не истину выяснять, а спирт пить. И сидишь тут, напрягаешь глаза – делаешь вид, что тебе интересно слушать…

Максим пошевелился на стуле.

– Не менее интересно понять мне, что все-таки не спирт тебе нужен, а истина. И уж совсем интересно, наконец, установить: что же верно? Душа тебя привела сюда или спирт? Видишь, я работаю башкой, вместо того чтобы просто пожалеть тебя, сиротиночку мелкую. Поэтому, в соответствии с этим моим богом, я говорю: душа болит? Хорошо. Хорошо! Ты хоть зашевелился, ядрена мать! А то бы тебя с печки не стащить с равновесием-то душевным. Живи, сын мой, плачь и приплясывай. Не бойся, что будешь языком сковородки лизать на том свете, потому что ты уже здесь, на этом свете, получишь сполна и рай и ад.– Поп говорил громко, лицо его пылало, он вспотел.– Ты пришел узнать: во что верить? Ты правильно догадался: у верующих душа не болит. Но во что верить? Верь в Жизнь. Чем все это кончится, не знаю. Куда все устремилось, тоже не знаю. Но мне крайне интересно бежать со всеми вместе, а если удастся, то и обогнать других… Зло? Ну – зло. Если мне кто-нибудь в этом великолепном соревновании сделает бяку в виде подножки, я поднимусь и дам в рыло. Никаких – «подставь правую». Дам в рыло, и баста.

– А если у него кулак здоровей?

– Значит, такая моя доля – за ним бежать.

– А куда бежать-то?

– На кудыкину гору. Какая тебе разница – куда? Все в одну сторону – добрые и злые.

– Что-то я не чувствую, чтобы я устремлялся куда-нибудь,– сказал Максим.

– Значит, слаб в коленках. Паралитик. Значит, доля такая – скулить на месте.

Максим стиснул зубы… Вьелся горячим злым взглядом в попа.

– За что же мне доля такая несчастная?

– Слаб. Слаб, как… вареный петух. Не вращай глазами.

– Попяра!.. А если я счас, например, тебе дам разок по лбу, то как?

Поп громко, густо – при больных-то легких! – расхохотался.

– Видишь! – показал он свою ручищу. – Надежная: произойдет естественный отбор.

– А я ружье принесу.

– А тебя расстреляют. Ты это знаешь, поэтому ружье не принесешь, ибо ты слаб.

– Ну – ножом пырну. Я могу.

– Получишь пять лет. У меня поболит с месяц и заживет. Ты будешь пять лет тянуть.

– Хорошо, тогда почему же у тебя у самого душа болит?

– Я болен, друг мой. Я пробежал только половину дистанции и захромал. Налей.

Максим налил.

– Ты самолетом летал? – спросил поп.

– Летал. Много раз.

– А я летел вот сюда первый раз. Грандиозно! Когда я садился в него, я думал: если этот летающий барак навернется, значит, так надо; Жалеть и трусить не буду. Прекрасно чувствовал себя всю дорогу! А когда он меня оторвал от земли и понес, я даже погладил по боку – молодец. В самолет верую. Вообще в жизни много справедливого. Вот жалеют: Есенин мало прожил. Ровно – с песню. Будь она, эта песня, длинней, она не была бы такой щемящей. Длинных песен не бывает.

– А у вас в церкви… как заведут…

– У нас не песня, у нас – стон. Нет, Есенин… Здесь прожито как раз с песню. Любишь Есенина?

– Люблю.

– Споем?

– Я не умею.

– Слегка поддерживай, только не мешай.

– И поп загудел про клен заледенелый, да так грустно и умно как-то загудел, что и правда защемило в груди. На словах «ах, и сам я нынче чтой-то стал нестойкий» поп ударил кулаком в столешницу и заплакал и затряс гривой.

– Милый, милый!.. Любил крестьянина!.. Жалел! Милый!.. А я тебя люблю. Справедливо? Справедливо. Поздно? Поздно…

Максим чувствовал, что он тоже начинает любить попа.

– Отец! Отец… Слушай сюда!

– Не хочу! – плакал поп.

– Слушай сюда, колода!

– Не хочу! Ты слаб в коленках…

– Я таких, как ты, обставлю на первом же километре! Слаб в коленках… Тубик.

– Молись! – Поп встал.– Повторяй за мной…

– Пошел ты!..

Поп легко одной рукой поднял за шкирку Максима, поставил рядом с собой.

– Повторяй за мной: верую!

– Верую! – сказал Максим.

– Громче! Торжественно: ве-рую! Вместе: ве-ру-ю-у!

– Ве-ру-ю-у! – заблажили вместе. Дальше поп один привычной скороговоркой зачастил:

– В авиацию, в механизацию сельского хозяйства, в научную революцию-у! В космос и невесомость! Ибо это объективно-о! Вместе! За мной!..

Вместе заорали:

– Ве-ру-ю-у!

– Верую, что скоро все соберутся в большие вонючие города! Верую, что задохнутся там и побегут опять в чисто поле!.. Верую!

– Верую-у!

– В барсучье сало, в бычачий рог, в стоячую оглоблю-у! В плоть и мякость телесную-у!..

В.Шукшин "Верую!"

[Неоантроп]

Такая идеальная для православия праздничная обстановка уже давно канула в лета. С постепенным вымиранием паствы воспитанной в истинно православной обстановке исчезали традиции в массовом исполнении. На смену истинно верующим проповедникам пришли религиозные идеологи.                             Государство в трудный переходный период испытывало идеологический дефицит, и вынуждено было восполнить его, реанимировав угасающее православие.  В настоящее время эта религия существует как информационно развлекательный проект с мистической окраской. Христа славить уже не могут. Праздник для основной части населения существует как традиция, завершающая начало Нового года и как возможность использовать оставшиеся заряды для новогоднего фейерверка.

Вот это были ключевые слова топика темы, от которых автор темы предложил плясать, как от печки. Именно эти слова предлагались к последующему обсуждению.
Но наш Марксистик, как всегда до этой банальщины не допёр и пошёл выкладывать рассказы Шукшина.
Давай ещё "Войну и мир" сюда.
Кстати, с этими словами автора темы я полностью согласен. А ещё РПЦ превратилось в Министерство Православной Веры во главе с министром Православной Веры Гундяйкой. Что подтверждает сращивание РПЦ с государством и нарушением Конституции.
Какое хрен дело государству об оскорблении чувств верующих, если оно никаким боком не должно касаться религии?
Эй, Чегявара, даёшь "Войну и мир"?

[Radiomir]

Такая идеальная для православия праздничная обстановка уже давно канула в лета. С постепенным вымиранием паствы воспитанной в истинно православной обстановке исчезали традиции в массовом исполнении. На смену истинно верующим проповедникам пришли религиозные идеологи.                             Государство в трудный переходный период испытывало идеологический дефицит, и вынуждено было восполнить его, реанимировав угасающее православие.  В настоящее время эта религия существует как информационно развлекательный проект с мистической окраской. Христа славить уже не могут. Праздник для основной части населения существует как традиция, завершающая начало Нового года и как возможность использовать оставшиеся заряды для новогоднего фейерверка.

Вот это были ключевые слова топика темы, от которых автор темы предложил плясать, как от печки. Именно эти слова предлагались к последующему обсуждению.
Но наш Марксистик, как всегда до этой банальщины не допёр и пошёл выкладывать рассказы Шукшина.
Давай ещё "Войну и мир" сюда.
Кстати, с этими словами автора темы я полностью согласен. А ещё РПЦ превратилось в Министерство Православной Веры во главе с министром Православной Веры Гундяйкой. Что подтверждает сращивание РПЦ с государством и нарушением Конституции.
Какое хрен дело государству об оскорблении чувств верующих, если оно никаким боком не должно касаться религии?
Эй, Чегявара, даёшь "Войну и мир"?

   Как возродилась, так и угаснет.
  Совершенно верно, это были ключевые слова. Коммунистическая система преследовала религию только как конкурента в манипуляциях над общественным сознанием. Идеологи православия самоуверенно доказывают непоколебимость и историческую значимость этой веры на Руси. С разных позиций пробуют создать доказательную базу наличия в Природе сверх естественной силы, причем обязательно идентичной с православным Богом. Действительность абсолютно прозаична. Православие насаждалось насильственно как инструмент укрепления княжеской власти. За сотни лет идеологической обработки у подавляющей части населения сформировалось искреннее почитание привитых религиозных ценностей. Но у восточных славян отличие от европейцев сохранились жизнеспособные языческие корни. Они с легкостью отказывались от одной навязанной религии и доверились новой соблазнительной коммунистической с обещанным в конкретных сроках раем на земле. Когда стало понятно, что рай на земле невозможен, пришлось возрождать естественные принципы взаимоотношений между людьми, и вынуждены были реанимировать религиозные обещания библейского рая. Возрождение православия стало государственной необходимостью. Что бы поддерживать религиозное рвение населения необходимо периодически устраивать дорогостоящие мистические шоу с привлечением сомнительных чисто языческих атрибутов православия, таких как гвозди с распятия Христа, пояс Пресвятой Богородицы, даров Волхвов и другой Святой амуницией. Степень истинной религиозности общества выяснится, когда церковь по настоящему будет отделена от государства и перестанет требовать опеки над собой. Представим такую ситуацию. Высшие должностные лица государства перестали присутствовать на знаменательных религиозных праздниках. Уверен что через некоторое время, губернаторы, меры, и другие должностные лица начнут забывать дорогу к храмам. Постепенно в храмах останутся только истинно верующие.