В 1966 г. автор внес в свою схему новые изменения. Он признал полное равноправие в кабальной формации двух составляющих ее укладов — кабального и прафеодального и переименовал ее в «кабально-прафеодальную общественноэкономическую формацию». Ю. И. Семенов отказался тем самым от понятия ведущего уклада, видимо чувствуя, что признание одного уклада ведущим (а таким, как мы показали, можно было признать только кабальный уклад) неизбежно приведет к «рабовладельческой» концепции древневосточного общества.
Согласно новому варианту гипотезы Семенова, кабальный и прафеодальный уклады теоретически равноценны, но соотношение между ними то и дело меняется: когда торжествует кабальный уклад, общество объединяется, когда соотношение меняется в пользу прафеодального уклада, общественный организм надолго распадается.
Последний вариант (с полным равноправием рабовладельческого и феодального укладов) докапиталистической классовой антагонистической формации выдвинут, однако, и доведен до «классической» формы другими авторами, особенно Л. С. Васильевым и И. А. Стучевским.
По их гипотезе, разложение первобытнообщинного строя порождало три модели классового общества — рабовладельческую, феодальную, азиатскую. Авторы исходили из идеи о параллельности этих трех тенденций, самостоятельности и равноправии соответствующих им укладов. Равноправие, очевидно, не только в том, что все три уклада могут возникать из первобытного общества при почти одинаковом уровне производительных сил, но и в том, что ни один из них в рамках докапиталистических классовых обществ, взятых в целом, не является ведущим. Как пишут Васильев и Стучевский, для них «рабовладение и феодализм не две противостоящие и даже стадиально различные формации, а две стороны одного и того же более общего явления — докапиталистических обществ, базировавшихся на внеэкономическом принуждении».
По какому пути пойдет то или иное общество, выйдя из первобытнообщинного состояния, зависит, по мысли авторов, от формы общины, а эта последняя определяется рядом факторов, прежде всего природными условиями (в различных природных условиях возникают общины античного, германского или азиатского типа). Три модели докапиталистических классовых обществ, считают они, составляют общую вторичную формацию, основанную на частной собственности и внеэкономическом принуждении.
Васильев и Стучевский радикально разрешили в своей схеме трудности, с которыми мы сталкивались, знакомясь с гипотезой Семенова (проблемы производительных сил и ведущего общественно-экономического уклада). Решение Васильева и Стучевского состоит в том, что они отбросили и то и другое.
Переход от первобытнообщинного строя не к рабовладению, а скажем, к феодализму не связан, по их мнению, с существованием более совершенных орудий труда. Все различные типы производственных отношений — рабовладельческие, феодальные, азиатские — порождаются близкими друг к другу по уровню производительными силами. Возникновение феодализма у германцев или славян нельзя объяснить, считают авторы, заимствованием производственно-технических достижений рабовладельческой античности.
Васильев и Стучевский, как мы видели, отвергли также понятие ведущего уклада; в их вторичной формации ведущих укладов три — рабовладельческий, феодальный и азиатский; точнее, поскольку азиатский уклад, по их мнению, представляет собой сочетание феодального и рабовладельческого (лишь находящихся в состоянии полного равновесия), можно сказать, что ведущими укладами являются два. Таким образом, «вторичную» формацию Васильева — Стучевского можно было бы назвать феодально-рабовладельческо-азиатской или просто феодально-рабовладельческой. В этом — общее между ней и рассмотренной выше феодально-рабовладельческой формацией Семенова.
По словам авторов, два равноценных, равных по силе способа производства, сосуществующие в рамках азиатского строя,—феодализм и рабовладение—«как бы тормозят друг друга». Каким образом два параллельных, действующих строго в одном направлении фактора могут тормозить друг друга? По-видимому, Васильев и Стучевский понимают «торможение» как борьбу феодальной и рабовладельческой тенденций, причем то одна, то другая выходит на первый план (ср. с точкой зрения Семенова).
«Торможение», по мнению авторов, не ведет к прекращению развития: «Медленно развиваясь на протяжении тысячелетий, азиатская модель имеет, однако, вполне определенную тенденцию развития. Суть этой тенденции сводится к тому, что в конечном счете феодальные элементы в ней начинают постепенно преобладать над рабовладельческими. Выражаясь математическим языком, третья, азиатская, модель в своем развитии „стремится" ко второй, феодальной. Различия между обеими моделями в том, что „очищение" феодального способа производства от сначала очень значительных, а затем менее существенных примесей рабовладельческого способа производства во всех тех районах, где подобное сочетание имело место, шло столь медленными темпами, что к эпохе всемирного распространения европейского капитализма оно было еще очень далеко от завершения».
Из этого отрывка мы фактически узнали, что в «азиатском» обществе с начала до конца господствует феодальная тенденция, что отличие такого общества от феодального европейского состоит лишь в темпах роста феодализма. Должно быть, это — медленно развивающееся феодальное общество, внутри которого просто сохраняется длительное время рабовладельческий уклад. Азиатская модель, таким образом, грозит выскользнуть из схемы Васильева — Стучевского, разрушив все здание.
А как обстоит дело с рабовладельческой моделью? Переходя к ней, мы сразу обнаруживаем, что авторы так и не справились с проблемой хронологической последовательности или одновременности формаций. Как примирить концепцию Васильева и Стучевского со следующим их рассуждением: рабовладельческая модель «встречается в истории очень редко», потому что «в силу присущих рабовладельческой формации органических пороков (!—В. Н.)... неизбежно заходит в тупик и деградирует»; когда рабовладельческий строй гибнет, общество «как бы возвращается к исходной точке классообразования, усиливая те тенденции феодализации, которые были ему свойственны еще в начале его становления, и тем самым совершая своеобразный виток спирали». Получается, что тенденция феодализации предшествовала развитым рабовладельческим отношениям даже в рамках рабовладельческой модели. Феодализм как исходный пункт, феодализм как итог — не значит ли это, в соответствии с принятыми до сих пор представлениями, что речь идет просто о феодальном обществе с рабовладельческим укладом в нем? В итоге выходит, что из трех моделей, составляющих вторичную формацию Васильева и Стучевского, одна прямо является феодальной и две — одна в большей, другая, может быть, в меньшей степени — «стремятся» к феодализму. Иными словами, к феодализму «стремится» вся гипотеза Васильева — Стучевского. Недаром в заключительном абзаце их статьи говорится, что «из трех моделей наиболее совершенная и передовая — феодальная. Ее по праву можно считать главной и основной во вторичной докапиталистической формации, определяющей лицо этой формации».
Известно, что органическую часть всякой общественной формации составляет надстройка, например государство, создаваемое господствующим классом, чтобы закрепить, расширить и защитить тот способ производства, представителем которого этот класс является. А если ведущих укладов, как говорили авторы, два? Возникнут ли две самостоятельные надстройки или одна общая? Или надстройка будет общей у всех трех моделей, которые составляют, по мнению авторов, одну формацию? Васильев и Стучевский полностью обходят вопросы такого рода.
Г. А. Меликишвили, развивающий взгляды, в основе близкие гипотезе Л. С. Васильева и И. А. Стучевского, попытался, в отличие от них, привести отдельные (к сожалению, немногие) конкретные примеры из истории восточных стран, но они, как нам кажется, сделали гипотезу еще менее ясной. Автор утверждает, например, будто в Финикии сложилась иная общественно-экономическая формация (именно — рабовладельческая), чем в окружавших Финикию ближневосточных обществах, что в древней Индии существование господствующего класса основывалось «преимущественно на примитивной феодальной эксплуатации общинников», в то время как в других странах древнего Востока «могут существовать и существовали раннеклассовые» общества «с резким преобладанием форм азиатского способа производства» (ни одного такого конкретного общества в статье, правда, не было названо). Выделить Финикию в формационном отношении из ряда других стран древнего Переднего Востока, находившихся примерно на том же уровне развития производительных сил, можно, разумеется, лишь отрицая, что разница между формациями зависит от уровня развития производительных сил. Действительно, Меликишвили, подобно Васильеву и Стучевскому, не признает, что существование раннеклассовых, развитых рабовладельческих или развитых феодальных обществ обязательно связано «с определенным уровнем развития орудий труда», не согласен, что «феодальные социально-экономические отношения соответствуют обязательно... более высокому уровню» материального производства, чем рабовладельческие отношения. «Известно, — поясняет свою мысль автор, — что переход в Западной Европе от рабовладения к феодализму происходил скорее в условиях упадка, нежели подъема производства». С этим сходно и рассуждение А. Я. Гуревича: «На самом деле в поздней Римской империи наблюдался не прогресс производительных сил, которые должны были согласно упомянутому закону (закону перехода от одной общественной формации к другой. — В. Н.) перерасти отживавшие рабовладельческие производственные отношения и прийти в конфликт с ними, а скорее застой и даже регресс производства, приведший римское общество в тупик».
Спрашивается, что внушило обоим цитированным авторам мысль, будто по закону смены общественных формаций в Римской империи накануне краха рабовладельческого строя должен был наблюдаться непрерывный прогресс производительных сил? До сих пор большинство историков, изучающих древнюю историю, связывало с кризисом рабовладельческой формации в Риме длительный — занявший столетия — упадок производительных сил. Это ничуть не противоречит тому факту, что, в конечном счете, весь переход от рабовладельческой формации к феодальной и сам кризис античного мира были подготовлены и вызваны ростом производительных сил.
