4. Что такое экономика и как она определяет ход истории.
Насколько плохо наши историки, даже творчески мыслящие, понимают исторический материализм, свидетельствует та же статья Л.Б. Алаева. Отчасти это уже было показано. Но далеко не все.
«Специфическое раннекапиталистическое состояние умов, — пишет он, — увидевших вдруг, что люди “гибнут за металл” и что “металл” дает его обладателю уважение и власть, позволили классикам марксизма сформулировать тезис о первичности экономики и вторичности всего остального. Но они не сделали следующего шага — не разграничили объективное действие экономики как подсистемы общества, с одной стороны, и субъективное стремление к выгоде, характерное для некоторых групп на определенном историческом отрезке — с другой. Опять, как и в случае с материалистическим пониманием истории и тезисом о классовой борьбе, теоретическое (историческое) снижено до бытового. Если экономика определяет интересы, значит(?) каждый человек всегда ищет только и исключительно личной материальной выгоды. Для практической истории этот подход имел разрушительные результаты — заставлял игнорировать реальные силы, двигавшие людьми: престижные, религиозные, нравственные, психологические и заменять их при объяснении исторических событий взятыми из учебника “движущими силами”, одинаковыми во всех случаях»[22].
Как уже отмечалось, экономические отношения были открыты как связи рыночные, товарно-денежные. Некоторые исследователи и сейчас только рыночные, товарно-денежные отношения рассматривают как экономические. В результате у них получается, что в докапиталистических обществах экономических отношений вообще не существовало. Соответственно, когда заходила речь, об экономической детерминации поведения людей, она сводилась ими исключительно лишь к поискам экономической или материальной (в бытовом смысле) выгоды. Отсюда следовал вывод, что и при капитализме поведение людей определяется не только экономическими, но и качественно иными факторами (религиозными, нравственными и пр.), а в докапиталистических — исключительно лишь неэкономическими факторами. А раз так, то экономический детерминизм мало что дает для понимания поведения людей при капитализме и совсем ничего — для понимания действий людей в докапиталистических обществах.
Прежде всего следует сказать, что основоположники марксизма никогда не сводили экономическую детерминацию поведения людей к стремлению к личной выгоде. В противном случае им пришлось бы отказаться от попытки создать материалистическое понимание истории. Они всегда исходили из того, что существует несколько качественно отличных систем экономических отношений, каждая из которых по-своему детерминирует поведение людей. Одна система порождает одни стимулы, другая — другие. Стремление к личной материальной выгоде, столь характерное для капитализма, порождается далеко не всеми системами производственных отношений. Более того, некоторые из них полностью исключают такое стремление.
В качестве примера можно рассмотреть первобытную экономику на самом раннем этапе ее развития. Сразу же оговорюсь, что он заимствован не из трудов К. Маркса и Ф. Энгельса, которые первобытной экономикой не занимались и вообще мало что о ней знали.
На ступени раннего первобытного общества на все, что добыли те или иные члены общины, имели право и остальные ее члены. И имели они это право исключительно лишь в силу своей принадлежности к этому социально-историческому организму. Других оснований не требовалось. Собственно, и сами добытчики имели право на долю данного продукта не потому, что участвовали в его добывании, а исключительно лишь в силу членства в данной общине. Они имели на эту добычу нисколько не больше прав, чем люди, не принимавшие участие в деле. Вся добыча, совершенно не зависимо от того, кем она была добыта, распределялась между всеми членами общины по потребностям. Здесь мы сталкиваемся с определенными отношениями распределения — коммунистическими или коммуналистическими. И эти отношения были одновременно и отношениями собственности — коммунистической, коммуналистической, общественной или общинной. Все члены общины имели право на долю добытого, потому что оно было собственностью всех их вместе взятых, их совместной собственностью.
В связи с этим нельзя не коснуться еще одного места в статье Л.Б. Алаева, в котором он осуждает «придание особого статуса в производственных отношениях отношениям собственности»[23]. При этом, как выясняется из дальнейшего изложения, отношения собственности он понимает как только юридические. В действительности существуют два вида отношений собственности: экономические (материальные) и волевые (в классовом обществе они принимают облик правовых). Экономические отношения собственности существуют не рядом с отношениями распределения и обмена как особый элемент системы производственных отношений, а только в отношениях распределения и обмена и не иначе. Отношения распределения и обмена и есть экономические отношения собственности. Как особое явление, отличное от отношений распределения и обмена, существуют лишь волевые отношения собственности. Но они не входят и не могут входить как элемент в систему производственных отношений.
Несомненно, что между экономическими и волевыми отношениями существует теснейшая связь. Первые не существуют и не могут существовать без вторых. В обществе, где существуют классы и государство, отношения собственности обязательно закрепляются в праве, в котором выражается воля государства. В первобытную эпоху государства не было. Поэтому экономические отношения собственности закреплялись в морали, которая была выражением воли общества в целом. Важнейшей нормой первобытной морали было обращенное к каждому члену коллектива требование делиться всем созданным и добытым со всеми остальными его членами. В этой норме выражалась и закреплялась общинная собственность на весь общественный продукт.
На этом примере наглядно видно, насколько неверно в применении к первобытности противопоставлять экономический и нравственный факторы поведения людей. Бесспорно, что действия людей в сфере распределения пищи определялись моралью. И многие исследователи ограничивались констатацией этого несомненного факта, оставляя без ответа главный вопрос: почему моральные нормы, нравственные идеалы были именно такими, а не иными. А ответ довольно прост: потому что такими были экономические отношения. В морали выражались интересы общества, а они уходили корнями к существующей в обществе системе производственных отношений.
Характер же экономических отношений определялся объемом общественного продукта. Пока весь или почти весь общественный продукт был жизнеобеспечивающим, пока избыточного продукта не было или он был невелик, никакой другой системы распределения, кроме распределения по потребностям существовать не могло. А последняя с необходимостью предполагала существование общественной, коммуналистической собственности на весь продукт. Коммуналистическая собственность и коммуналистическое распределение — это две стороны одного и того же явления.
В свою очередь, объем общественного продукта зависел от уровня развития тех сил, которые его создавали, т.е. производительных сил общества, был показателем уровня развития этих сил. Таким образом, на примере раннего первобытного общества можно наглядно видеть насколько верным является материалистический подход к обществу и его истории. Уровень развития производительных сил определял характер существовавших в нем экономических отношений, а система этих отношений в свою очередь детерминировала общественное сознание, в частности, если не все, то важнейшие моральные нормы и ценности[24].
И Л.Б. Алаев, и Н.А. Иванов критикуют марксизм за крайне упрощенное понимание роли человека даже в производстве, не говоря уже об остальных сферах жизни.
«Излишне жесткое противопоставление материального и идеального, — пишет первый, — привело к разложению на составные части человека и к механистичности понимания способа производства. Если понимать человека как “рабочую силу”, которая “соединяется” со средствами производства, то невозможно обосновать главный постулат марксистского исторического мировоззрения — о поступательном поэтапном развитии человечества. Ставится под вопрос механизм развития через рост производительных сил и совершенствование производственных отношений. Основная производительная сила конечно же, человек, но вместе с его уровнем культуры, духовным состоянием, нравственностью, желанием (или нежеланием) работать. Нравственное состояние общества — на это хотелось бы обратить особое внимание — одна из важнейших составляющих уровня развития производительных сил»[25].
«Ведь в марксистской концепции производительных сил человека нет, — вторит ему Н.А. Иванов, — есть непосредственный производитель, безликая рабочая сила, главным свойством которой является мускульная сила. В марксизме человек труда — это раб, озабоченный только одним: получить средства к существованию. Отсюда многочисленные метафоры о наемном рабстве при капитализме, об отчуждении и присвоении труда и т.п. При этом нет “человеческого фактора”. В марксизме совершенно не учитываются и даже не подразумеваются менталитет человека, культура труда (в широком смысле) и мотивы трудовой деятельности — одним словом, все, что не относится к биологической и материальной природе человека»[26].
Увы, почти все сказанное выше о марксизме характеризует отнюдь не марксизм, а понимание марксизма данными авторами и не более. Можно было бы разобрать все приведенное выше слово за словом и показать, что вся эта критика направлена совершенно мимо цели. Но это отняло бы слишком много места. Поэтому ограничимся лишь главным.
Конечно, рассматривая человека как элемент производительных сил, любой исследователь отвлекается от многих других его сторон, не имеющих прямого отношения к этому вопросу. Но так делают все науки. Психологи, например, берут лишь психику человека, отвлекаясь от всего остального, эстетики рассматривают лишь его эстетическое отношение к действительности и т.п. Такого рода абстрагирование в науке неизбежно и ничего плохого в себе не таит. Но рассматривать человека даже исключительно как элемент производительных сил, вовсе не значит отвлекаться от его менталитета, культуры и т.п. Ведь даже в учебниках исторического материализма, в которых материалистическое понимание истории излагалось как набор формулировок, всегда подчеркивалось, человек является производительной силой лишь в том случае, если знает как приводить в движение и умеет приводить в движение средства труда, т.е. обладает культурой труда и т.п.
И, разумеется, понятие о человеке как производительной силе необходимо включает в себя представление о тех стимулах, которые толкают его заниматься производством. Н.А. Иванов утверждает, что марксизм игнорирует все то, что не относится к биологической и материальной природе человека. Трудно понять, что он имеет в виду, когда говорит о материальной природе человека, отличной от его биологической природы. Но, во всяком случае, марксизм при объяснении развития человеческого общества меньше всего обращается к биологии. Это делают другие мыслители. В отличие от них марксизм всегда искал социальные стимулы производства.
По-видимому, авторов во многом сбила с толку известная формула, что источником развития производительных сил являются производственные отношения. Они поняли ее так, что она исключает участие в этом процессе самого человека. Но ведь совершенно же ясно, что, скажем, совершенствовать технику производства может человек и только человек. И естественно встает вопрос, почему человек не просто трудится, но переходит к более совершенным формам хозяйства, вводит новые системы земледелия, модернизирует технику и технологию и т.п. Ссылка на стремление получить средства существования мало что дает. Стремление получить наибольшую материальную выгоду? Но оно действует не всегда, а лишь тогда, когда существуют определенные экономические отношения. Именно система этих отношений, а не некая вечная природа человека, порождает такое стремление и тем самым стимулирует развитие производительных сил. В других условиях действуют иные стимулы, но они всегда тоже уходят своими корнями к существующей системе экономических отношений, хотя внешне они могут выступать как такие, которые никакого отношения к экономике не имеют.
Например, когда в раннем первобытном обществе возник пусть сравнительно небольшой, но регулярный избыточный продукт, появилась возможность социального паразитизма. В этих условиях необходимыми стали новые стимулы к труду. Объективная заинтересованность общества в том, чтобы все его члены и на этом этапе продолжали трудиться с полной отдачей, проявилась в особом почете, которым стали окружаться люди, вносившие больший чем остальные вклад в создание общественного продукта. Лучшие охотники и лучшие собиратели пользовались большим престижем. И стремление добиться престижа стало важным стимулом к труду. Л.Б. Алаев рассматривает стремление к престижу как особую побудительную силу, не имеющую никакого отношения к экономике. Но в данном конкретном случае стремление добиться престижа имело экономическую основу и одновременно экономическое значение. Экономический фактор действовал через престижный.
Однако рано или поздно этот стимул в данном его варианте исчерпал себя. Дальнейшее развитие производительных сил требовало новых стимулов к труду, что предполагало изменение системы экономических отношений. Наряду с продолжавшим еще долгое время существовать распределением по потребностям начало возникать распределение по труду, что дало мощный толчок развитию производительных сил. И опять-таки новые стимулы к производству не выступили на поверхности как чисто экономические в привычном смысле слова — как стремление к наибольшей материальной выгоде.
С переходом к распределению по труду ранее существовавшее стремление к престижу, получив новую экономическую основу и соответственно новое обличие, достигло наивысшего развития. Произошло расщепление первобытной экономики на жизнеобеспечивающую и престижную. Возникновение престижной экономики в огромной степени способствовало развитию производительных сил и тем самым появлению все большего и большего избыточного продукта, который начал превращаться в прибавочный. По достижению производительными силами определенного уровня престижно-экономические отношения начали отмирать, уступив место новым экономическим отношениям, а тем самым и новым стимулам производства.[27]
Пожалуй, ни на каком другом материале не видна с такой наглядностью правота материалистического понимания истории. Определенные производственные отношения, возникая, стимулируют развитие производительных сил. По достижении последними определенного уровня они из движущей силы превращаются в тормоз. Возникает нужда в новых стимулах производства, а тем самым и в новых экономических отношениях. Перестройка системы производственных отношений обеспечивает возможность нового подъема производства, который, в конце концов, делает необходимым очередную трансформацию экономических отношений и т.д. На протяжении всего периода первобытного, а в значительной степени и предклассового общества все это происходило без революций. Шел процесс постепенной эволюции. Не было революции и при переходе от предклассового общества к первой форме классового общества — политарной общественно-экономической формации.
В этой связи нельзя не коснуться еще одного места в докладе Н.А. Иванова. Он начинает с изложения взглядов марксистов на эволюцию производительных сил и производственных отношений, причем, к сожалению, далеко не объективного. Достаточно сказать, что он приписывает марксистам взгляд, что «паровая машина привезет нас в капитализм»[28]. А далее он с торжеством заявляет, что «в истории все происходило прямо наоборот»[29]. Как известно, К. Маркс никогда не утверждал, что паровая машина привела к капитализму. Как раз, наоборот, в строгом соответствии с фактами он считал, что именно возникновение капитализма повлекло за собой изобретение и распространение паровых машин. Не довольствуясь достигнутым успехом, Н.А. Иванов приводит и другие примеры, в том числе относящиеся к первобытности. Увы, они свидетельствуют лишь об одном: о первобытном обществе он ничего не знает. Не лучше обстоит дело и с примерами, относящимися к Востоку.
Возвращаясь к вопросу о роли экономики, напомним, что Л.Б. Алаев видит ее действие только там, где существует стремление к личной материальной выгоде. И эту точку зрения он приписывает К. Марксу и Ф. Энгельсу. Но в действительности в материалистическом понимании истории этому стремлению никогда не придавали слишком большого значения. И не только потому, что оно характерно не для всех обществ, а только для некоторых. Но и в буржуазном обществе, где оно проявляется с наибольшей силой, стремление к личной выгоде действует главным образом в сфере повседневной жизни людей, да и то далеко не монопольно.
Любое же понимание истории предполагает поиски объяснения не столько повседневной деятельности людей, сколько крупных событий, в которых участвуют множество людей. А эти события, даже если ограничиться эпохой ХVI–ХХ вв., нельзя объяснить лишь мотивом достижения наибольшей личной материальной выгоды. Л.Б. Алаев в качестве еще одной из реальных движущих, не имеющей отношения к экономике сил назвал религию. Бесспорно, что, например, Нидерландская буржуазная революция происходила под знаменем протестантизма. Большинство ее участников было глубоко убеждено, что они восстали против испанского владычества потому, что так им велел господь. И «железнобокие» Кромвеля шли в бой убежденные, что отстаивают божье дело, ради победы которого можно отдать и жизнь. Ну, а что стояло за эти взрывом религиозного энтузиазма?
В Англии XVII в. назрел резкий конфликт между старой феодальной и зарождавшейся буржуазной системами экономических отношений. Объективные интересы английского социально-исторического организма требовали ликвидации феодального уклада, а тем самым абсолютистского политического режима, стоявшего на его страже. Но автоматически это произойти не могло. В Англии того времени были социальные слои, кровно заинтересованные в сохранении старых порядков. И они были достаточно сильны, чтобы не допустить радикальных реформ. В результате оставался один возможный выход из положения — революция.
В Англии этой эпохи были и такие социальные слои, интересы которых совпадали с потребностями развития социально-исторического организма, которые были кровно заинтересованы в преобразовании общества. Но самого по себе наличия таких слоев населения было совершенно недостаточно. Нужно было, чтобы они пришли в движение, стали подлинной силой, способной преобразовать общество. А это было невозможно без осознания необходимости перемен, в частности ликвидации абсолютизма. Короче говоря, нужна была новая идеология, которая обосновала бы необходимость перемен и подняла бы на борьбу против изжившего себя строя. Такой идеологией и стал пуританизм. В нем в иллюзорной форме была осознаны объективные потребности общественного развития, сформулированы задачи, стоявшие перед новыми общественными силами, обоснована и оправдана борьба за реализацию поставленных целей.
Но экономика определяет лишь основное содержание революционной идеологии, но отнюдь не форму, которая зависит от множества других факторов. В Франции ХVIII в., например, объективная потребность в ликвидации старого порядка была осознана в совершенно иной форме, не религиозной, а сугубо светской. Необходимость уничтожения старого строя обосновывалась тем, что он находится в противоречие с вечной природой человека, что он калечит, уродует эту природу, не дает реализоваться естественным правам человека. Лозунг «Свобода, равенство, братство» поднял французский народ на борьбу против абсолютизма и феодального строя.
Таким образом, марксизм ни в малейшей степени не отрицает огромного значения идеальных побудительных сил, приводящих людей в движение. Он просто ставит вопрос о том, что лежит в основе действия этих бесспорно духовных сил. И находит, что за ними скрываются, в конечном счете, экономические факторы, которые являются разными в разных обществах и в разные эпохи. Корни всех великих перемен в истории общества марксизм ищет в развитии общественного производства.
Многие авторы приписывают марксизму «формационный редукционизм, т.е. тенденцию сводить все многообразие общественной жизни к формационным (нередко экономическим) характеристикам»[30]. Возможно, что некоторые, а, может быть, даже и многие ученые, считавшиеся себя марксистами, именно так понимали исторический материализм и именно так действовали. Но само материалистическое понимание истории здесь не при чем. Как говорится: заставь дурака богу молиться... Раскрытие глубоких экономических корней идеальных побудительных сил, ни в малейшей степени не означает отказа от необходимости их самого тщательного исследования. Выявления социально-экономического типа общества, т.е. выявление принадлежности данного социально-исторического организма к той или иной общественно- экономической формации ни в коем случае не означает игнорирования индивидуальных его особенностей.
Любая наука, если она настоящая наука, никогда не ограничивается описанием индивидуального. Она всегда занимается выявление общего, сущности, необходимости, что предполагает отвлечение от единичного, индивидуального. Но выявление сущности явления, ни в коем случае не означает пренебрежения явлением. Это — единственный путь к пониманию природы этого явления. Другого — нет. И познавая сущность, мы тем самым лучше познаем явление во всей его неповторимости и специфичности.
Важно подчеркнуть, что марксизм никогда не считал экономику единственным фактором, влияющим на ход истории.
«Я определяю, — писал Ф. Энгельс Й. Блоху, — Ваше основное положение так: согласно материалистическому пониманию истории в историческом процессе определяющим моментом в конечном счете является производство и воспроизводство действительной жизни.. Ни я, ни Маркс большего никогда не утверждали. Если же кто-нибудь искажает это положение в том смысле, что экономический момент является будто единственно определяющим моментом, то он превращает это утверждение в ничего не говорящую, абстрактную, бессмысленную фразу. Экономическое положение — это базис, но на ход исторической борьбы также оказывают влияние и во многих случаях определяют преимущественно форму ее различные моменты надстройки: политические формы классовой борьбы и ее результаты — государственный строй, установленный победившим классом после выигранного сражения, и т.п., правовые формы и даже отражение всех этих действительных битв в мозгу участников, политические, юридические, философские теории, религиозные воззрения и их дальнейшее развитие в систему догм. Существует взаимодействие всех этих моментов, в котором экономическое движение как необходимое в конечном счете прокладывает себе дорогу сквозь бесконечное множество случайностей (т.е. вещей и событий, внутренняя связь которых настолько отдалена или настолько трудно доказуема, что мы можем пренебречь ею, считать, что ее не существует). В противном случае применять теорию к любому историческому периоду было бы легче, чем решать уравнение первой степени... Маркс и я отчасти сами виноваты в том, что молодежь иногда придает большее значение экономической стороне, чем это следует. Нам приходилось, возражая нашим противникам, подчеркивать главный принцип, который они отвергали, и не всегда находилось время, место и возможность отдавать должное остальным моментам, участвующим во взаимодействии. Но как только дело доходило до анализа какого-либо исторического периода, т.е. до практического применения, дело менялось, и тут уже не могло быть никакой ошибки. К сожалению, сплошь и рядом полагают, что новую теорию вполне поняли и могут применять сейчас же, как только усвоены основные положения, да и то не всегда правильно, И в этом я могу упрекнуть многих из новых “марксистов”; ведь благодаря этому также возникала удивительная путаница»[31].