Тем временем в полиции начальник говорит: «Так-с, Лорик-ёрик, гуру наш компьютерный, пробей побыстрёхо, кем он раньше был?»
Эксперту Вилорию Петровичу уже за полста, но возмутиться наглостью молодых ментёнков ему стрёмно: сам замазан, сколько раз доказательства подделывал по разным делам с «назначением виновных». Пробивает. Радостный вой: «Ах, работником обкома комсомола от был, Серафим этот? Да он тогда и не Серафим звался, а Олег? Притом Кошелкин, что как бы намекает. Что он сын внебрачного сына сами-понимаете-кого. Решено, так и напишем, что это был хорошо законсервированный… то есть, тьфу.. законспирированный потомственно-наследственный коммунистический агент, глава большой разветвленной подрывной сети под крипто-кодовым наименованием «Старая гвардия», имевшей целью… ладно, поставит так: цель точно неизвестна, но будет уточнена в ходе последующего расследования… И приняв по телевидению от своего линейного руководителя тайный сигнал, он, обуянный долго сублимированным большевицким фанатизмом, начал действовать»
Начальник начинает азартно строчить протокол, но тут звонит телефон. Он берет трубку, слушает, меняется в лице. Кладет трубку и, глядя в никуда, говорит сотрудникам.
- Похоже, завтра этому краснопопому нам тогда честь придется отдавать. В Москве - революция.
Полицейские бегут к телевизору. Но как раз сегодня дышащий на ладан ТВ ретранслятор в очередной раз сдох. За неимением новой информации местные телевизионщики крутят нарезку из фрагментов пресс конференции, кадров с людьми смотрящими и обсуждающими ее на улице и стандартных успокоительных заявлений: «Нарушений общественного порядка не наблюдается. Все предприятия города работают в нормальном режиме.»
Конечно, местные телевизионщики пытались как-то проверить новость.
- Радио кто-нибудь включите.
Включили, а там – классическая музыка. Кто ж знал, что как раз второго сентября день рождения композитора Андрея Петрова. А по нынешним временам не музыку же из запрещенного фильма «Укрощение огня» крутить. А другой из присутствующих журналистов был «в деле» и подтвердил, что в Интернете есть.
Полицейский, обозленный на отца Серафима за наезд на товарища берет состряпанную распечатку, рвет ее и говорит:
- А вот и нет никакого коммуниста Олега Кошелкина. Лучше это дело по психушке пустить.
- Это ты от предвкушения очередной звездочки офанател, - думает тот самый Вилорий Петрович, которому и тошно от всего происходящего, но – ежели чего не так, всё же вынут, и самого закроют. И не на пару годков, как тебя, а на всю десяточку. У них на всех папочка, только дернись…
Но паника передаётся и остальным ментухаям, и вот уже в отделе начинается «революционный переполох», кто-то драпает, с прихваченными деньжонками, или с компроматом на начальство, а кто-то готовится «достойно ловить врагов новой власти» и только Вилорий Петрович, предельно спокойно, сидя в удобном кресле в кабинете сбежавшего начальника, на мотив «Гром победы» напевает «Есть хорошая идея, есть идея у меня»… Повернув висевший на стене портрет само-понятно-кого обратной стороной, надевает вынутые из своего криминалистического чемодана перчатки, пересматривает вынутые из распахнутого сейфа папки: та-ак, это кто? Ермилов, заслужил (кидает папку в камин, у которого так любил сидеть начальник). Мордобоев, ну его, взяточник! (оставляет на столе) Хо-хо, Стелькин, та еще сволочь! Косых, скандалистка-то наша? Оставить, оставить! Вертибутылкин – тоже тот еще гад. О, что мы видим! – да шеф и на любовницу свою досьешку вёл? (открывает) Хе-хе, пикантно, но это уже не для правосудия, мне для вечернего чтения пойдет, «Плейбой» же теперь наверняка отменят, да и дорогущий он, зараза (прячет папку в портфель). Опа! – а вот это самый и есть я! (кидает папку в огонь. Сортирует еще несколько папок). Глухаридзе – ладно, ветеран Чечни, достоин (кидает папку в огонь), Толстопятов Егор– чёрт с ним, я с этим тихим алкоголиком не ссорился, да и трое спиногрызов у него опять же. Невменяев – ладно, живи, пташечка, молодой дурак (кидает эти папки в огонь). А вот это Козодоев, этого еще и подоить можно, у него баба директор торга…(прячет папку в портфель_
Когда с сортировкой покончено, прячет оставшиеся папки обратно в сейф, подбирает валяющиеся на полу у дверей ключи, тщательно запирает сейф и опечатывает его, затем снимает перчатки и хозяйственно прячет их в чемодан. Затем пододвигает кресло к начальническому же столу. От полноты чувств заваривает экспроприированный дорогущий начальственный кофе, в который добавляет экспроприированный же начальственный коньяк из забытой на столе его личной фляжки и закусывает миндальной печенькой (сам начальник их не жаловал, но его пассия из отдела связей с общественностью очень уважала). А что ж? – идеи это хорошо, но у кого печеньки – тот и прав… и (возможно проматывая неважные для дела эпизоды или занимая себя в них какой-нибудь несложной и неполноэкранной компьютерной игрушкой типа «Lines» или «Маджонг» задумчиво просматривает на казённом ноутбуке известную серию фильма «Рожденная революцией», затем «Трактир на Пятницкой», твёрдо готовясь сыграть перед новой властью роль «старого лояльного и преданного делу спеца». Телефонный звонок из Главка: «Что у вас там творится?» отвечает кратко: «Так ведь р-р-революция. Как, кто у телефона? Эксперт-криминалист первого класса Башкатов, временно исполняющий обязанности начальника горотдела полиции» (в сторону: «Потому что больше-то в этом отделе всё равно никого не осталось»). – и снова в трубку: «Что делаю? Как что делаю? Работаю с личными делами вранов революции… Да не пузырься ты там, а то лопнешь. Не кричи, не испугаюсь. Кончилось ваше время, сатрапы, поняли? Вот и слазьте, пока вас новые чекисты… это самое… не ушли»… (зудя по звуку в трубке, ее уронили, а по паническим крикам - что и там, в главке, началась паника: «Что? Какая революция?» - «Да кто знает, какая? Наверное, опять коммунячья!» - «А почему ничего не известно?» - «Так небось эти, сверху, они уже на самолете улетели, если вообще не на «Буране» прямо с ВыДыНыХа, а нас тут бросили, быдлу на съедение!»). «Вот так! Фундахмент крепкий и новая жизнь!» – подытоживает словами киногероя Вилорий Петрович, аккуратно кладёт трубку на место и продолжает просмотр фильма, заварив себе еще кофе – торопиться ведь теперь совершенно некуда.
У младшего состава картинка напоминает известное полотно «Конец». Дежурный по арестантской, братаясь со вчера арестованным анархистом (задержанные бомжи и пьяницы, менее побитые, уже под шумок удрали). Проникновенно выводит: «Для нас… ик… заключенные прям как дети…Ну мы и учили их уму-разуму, как хорошие отцы детей… Вы не обижайтесь - но те, другие, которые до вас - у них же срока, отсидки, ссылки, каторги были. Вот вы, пройдите через то же самое, что они - у меня ведь книга любимая (он долго трёт лоб и наконец выговаривает) рассказы Зощенко… да… И вот именно потому, что вы сейчас то же самое, вы и становитесь как те, первые, людьми из стали - да вы же нас еще добрым словом вспомните, что вас такими сделали… Вот истинный крест… (пытается перекреститься, но делает это неуклюже и не в ту сторону).
Сержант-ППС-ник: «А нам легче разве? Ведь начальство наше - это ж то еще шакальё. С дежурства, когда в городе, половину настриженного - им отдай. А они свою половину - выше. Сечешь? Они там все - вор на воре. А ты за них еще иди, понимаешь, это самое рви. И на Кавказ в командировку еще ездили. Сечешь? Это я тогда вовремя ногу сломал, закосил, а другие? Это ж тоже жертвы на совести режима. Да вот теперь еще и всяких там гостей-рвайтеров, побитых мимоходом, на совесть вешают. Волки позорные»...
В дверях (точно по сюжету той же самой картины) раскачивается некий тип в каФуфляже, неизвестного чина (погоны, даже символические, он успел уже оторвать) и рыдает не то пьяными, не то вконец страдальческими слезами замученного жизнью существа: «Мой дед брал Будапешт, понимаете! Я в Афганистане служил, был консультантом ХАД, службы безопасности республики. Ахмад Шаха Масуда чуть было живым лично не взял… У меня ведь, в моем рюкзаке полевом, портрет команданте Че Гевары лежал - в пластик залитый, чтобы не испачкался. Как икона. Понимаете?»
«Врёшь ты всё, Тетерятченко… туды твою» - бубнит сержант.
«Видит бог и дедушка Ленин, не вру! Да дай мне кто сейчас приказ эту всю сволочь рвать - я бы ее как тузик грелку порвал. Лично. Ни один бы не ушел. Давил бы гадов на месте - и никаких задержанных. Сам бы ходил с пистолетом: министр - получи, министр, кулю… то есть пулю…. Член исполкома «Ведра» - на-те, член исполкома, свои девять грамм… (тут его прерывает не очень приличный каламбур сержанта, которому уже явно не то что Чёрное море, а Индийский океан по колено)… Нет, Васёка, ты дурак и пошляк. Я же русский офицер… Только в лоб, не куда-то еще, стрелять – это одно а так глумится – это опять совсем другое. И даже, даже»… тут он срывается на тоскливый вой и тихо сползает по косяку. Нет, он не застрелился, и не выпил яд – а умер по сути ненасильственной смертью. Обширный инфаркт. Бывает в таких случаях, если не держит человека адреналин. Но откуда тут адреналину взяться? – один кортизол болтается в крови в немереных количествах, доламывая последнее…
А очкарик Петька спешно звонит по сотовому: «Андрей Сергеич! Вот теперь мы уже не будем собираться у вас дома для очередного урока астрономии!» - и старый учитель, уволенный несколько лет назад по отмене его предмета, облегченно вздыхает: «Наверное, так чувствовал себя на склоне лет Циолковский, когда… ну, умные люди поймут…» (это, очевидно, обычная его поговорка, которой он годами привык прикрывать недосказанное). Снимает очки, протирает их, потом тем же платком глаза. Добавляет словно оправдываясь: «Жарко что-то сегодня очень, вот и очки запотевают… Словно бы и не осень»…
Обширная и хорошо отделанная комната, явно не панельная девятиэтажка. Посредине - большой стол. На столе: портрет Сталина, стопка хорошо изданных красных глянцевых листовок, недопитые бутылки с водкой, вином, шампанским, красивые хрустальные фужеры, посуда - все уровня не Абрамовича, но достаточно дорогое. Видно, что тут вчера что-то отмечали со вкусом. Кроме этого на столе – план Кремля и окрестностей с несколькими красными квадратиками снаружи Кремля и синими внутри. Красная стрелка обозначает направление «наступления» прямо через Спасские ворота. У стены - диван, на нем беспробудно спит один из тех трех, чьи профили были показаны в самом начале фильма. Рука по-наполеоновски заложена за перемазанную соусом шелковую итальянскую рубашку. Ему снится, как он в этой же позе произносит речь перед восторженной толпой. Какую-то окрошку из цитат Ленина и Сталина. Например: «Дорогие россияне! К вам обращаюсь я, други мои! Революция, которой давно ждал весь наш измученный народ, совершилась!»
Входит еще один человек.
- Товарищ, вставай! Революция уже началась.
- Уже? - говорит он спросонья. С трудом нащупывает электронный будильник с календарем на экране.
- Почему? Еще только третье.
- По телевизору уже передают и в городе движение.
- Без нас?! Какое свинство!
Он спешно вскакивает, подтягивает мятые дорогие штаны, заправляя в них рубаху. Сразу же кривится и даже стонет от головной боли с похмелья-то. В голове начинает звенеть голос сами-знаете-кого: "В энергетике и в экономике вообще зимой у нас будет полная ж... Поэтому вопрос стоит так: или вы нас свергаете, аккуратненько так, чтобы мы могли уехать, как беженцы, или садитесь в тюрьму по-настоящему"
Революционер опять кривится, его передергивает. Отрывает от скатерти полосу, идет в ванную, мочит ее в холодной воде, прикладывает ко лбу. Видит себя в зеркало с перевязанной головой и тут подумав, берёт со стола кетчуп и проводит полосу по щеке, само понятно для чего. Критически разглядывает себя в зеркало, стирает эту мазню, мажет немного кетчупа под повязку; излишек собирает пальцами и слизывает с них. Пытается пригладить волосы, не получается, бормочет: «Ай, наплевать, на портретах всё равно причешут, а для первых кадров так даже достовернее». За его спиной в проёме двери виден разбудивший его товарищ по партии – он спешно натягивает новенькую камуфляжку. Смотрит на манипуляции своего шефа, рвет ткань в нескольких местах, чтоб не казалась слишком новой. Открывает окно, захватывает с подоконника салфеткой сажи и мажет, чтобы не казалась слишком чистой. Со словами «Надо еще во дворе поваляться» выскакивает, по пути отдав указание: «Товарищ Кривокопытова, а где флаг революции? Что значит – «не готов»? Чтоб мне сейчас».
Потом кадры руководителя уверенно, энергично шагающего через раззолоченные покои Кремля со страшно деловым видом, но не забывающего сделать ручкой на камеру. Кадры его же приветствующего толпу, отвечающего на вопросы журналистов. А в это время за кадром голос диктора повторяет слова, сказанные в начале фильма:
- Вы скажете, герои сентябрьской революции, взявшие власть в Москве. Но мало кто знает, что они ничего бы не смогли сделать, если бы некие безвестные герои первыми не зажгли бы пламя революции
На экране – (уже без звука, а на фоне финальной музыки) школьный двор, у мусорных контейнеров валяются на боку истлевшие остатки купола школьной церкви. Вокруг креста все еще обвиты порвавшиеся и посеревшие от пыли колготки. На стене школы самопально распечатанный плакат «Привет участникам соревнований!» и эмблема – символическое изображение ракеты, взлетающей на фоне портрета старого учителя астрономии Андрея Сергеевича. Мишка сидит за судейским столиком, на экране компьютера перед ним – таблица результатов участников. Витька напряженно замер у теодолита, готовясь засечь высоту подъема ракеты. Владимир Андреевич с секундомером смотрит на пусковую установку. Ракета стартует, несется вверх на фоне окрестных девятиэтажек. Отбрасывает первую ступень и несется все выше и выше.
