Авторские блоги > Булат Владимир Владимирович
Комментарий к повести Переяслова "Девяностый псалом"
Владимир Владимирович:
Я написал этот комментарий еще в 2009 году (тогда мы относились к верующим достаточно снисходительно - как к безобидным шизикам, но и они, надо отдать должное, не очень-то борзели). Разумеется, мне захотелось ознакомить с ним самого Переяслова, но найти оного оказалось весьма проблематично, и хотя я связался с ответственным секретарем московской организации СП России, мой замысел так и не осуществился. Комментарий "повис" на нескольких ресурсах. Хочу его разместить и здесь.
Мои комментарии - синим.
Владимир Владимирович:
ПРОСТРАННЫЙ ИСТОРИКО-ЛИТЕРАТУРНЫЙ КУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКО-РЕЛИГИОВЕДЧЕСКИЙ КОММЕНТАРИЙ К ПОВЕСТИ Н.В.ПЕРЕЯСЛОВА «ДЕВЯНОСТЫЙ ПСАЛОМ»
Повесть «Девяностый псалом» (автор, впрочем, именует ее романом) опубликована в альманахе: «Река веры. Православие и русская литература сегодня». Москва,2006, с 58-78.
Ранее повесть «Девяностый псалом», по всей видимости, печаталась в сборнике «Прости, брат. Социально-фантастические и мистическо-детективные истории конца ХХ века». М.,2001.
Автор: Переяслов Николай Владимирович, критик, поэт, прозаик, член Союза писателей России. Секретарь Правления Союза писателей России, член Президиума Литфонда России.
Автобиография:
«Родился 12 мая 1954 года на Украине в Донбассе, в шахтерском городе Красноармейске. Работал шахтером, геологом, инструктором туризма на озере Селигер, журналистом в районных газетах, псаломщиком в православном храме, директором областного отделения Литературного фонда России и на других должностях.
Окончил заочно Литературный институт им. А. М. Горького по жанру критики. Автор четырех поэтических, трех литературоведческих и одной прозаической книги.
Печатался в журналах "Москва", "Октябрь", "Дон", "Мы", "Наш современник", "Вопросы истории", "Родина", "Подъем", "Урал", "Дальний Восток", "Русское эхо", "Донбасс", "Роман-журнал, ХХI век", "Поэзия", "Проза", "Новая Россия", "Простор" (Алма-Ата), "Вiтчизна" (Киев), "Березiль" (Харьков), "Север", "Сибирские огни", "Десна", "Нижний Новгород", "Юность", "Час России", "Наша улица", "Литература в школе", "Свет", "Мир библиографии" и других.
Постоянный автор критических рубрик и обзоров в газетах "День литературы", "Литературная газета", "Российский писатель" и других.
Член Союза писателей России. Член Петровской Академии наук и искусств. Секретарь Правления Союза писателей России. Член Президиума Литературного фонда России. Лауреат Шолоховской премии 2000 года.
Сторонник слияния экспериментального поиска в области художественной формы с традиционной глубиной проникновения в социальную, психологическую и философскую проблематику исследуемой темы.
Живу в Москве»
(http://mp.urbannet.ru/TVOR-P/p/perejasl ... lov-tv.htm).
Интервью с автором (http://www.rusvera.mrezha.ru/383/12.htm):
«– Элемент фантазии насколько оправдан в сегодняшнем творчестве на христианские темы? Если взять ваш роман «Девяностый псалом»?
– Это проекция Апокалипсиса на наши дни. Я однажды стоял на платформе: холод, ветер, одиноко было, жутковато. Я просто представил, что могло бы быть, если бы уже поставили всем на лбу три шестерки. А душа противится, и как жить дальше: все с шестерками, патрули тебя проверяют, а ты без этой печати? В первой главе там есть письмо, которое герой получил с Украины. И простым языком оно написано, что вот «дядьку Ивана убылы». Отрывки начали публиковать в газете «Благовест» – и испугались, потому что к батюшкам в храмах начали подходить люди, спрашивать: «Что, началось уже?» Через несколько лет на Украине действительно эти идентификационные номера ввели, а сейчас и у нас начинают вводить. То есть нечто совершается. И я попробовал смоделировать эту ситуацию. Это страшно делать, потому что, с другой стороны, этим, может, накликаешь...
– Сказать по правде, читая, я подумал, что сам не рискнул бы такое писать...
– ...Хотя иной раз художника просто выносит на какую-то тему, а если тема в тебе застучала, от нее трудно отделаться, пока не выплеснешь на бумагу».
Владимир Владимирович:
ДЕВЯНОСТЫЙ ПСАЛОМ
Повесть
...Кто имать ум, внимай.
Зде мудрость есть.
Число зверино изочти, считая.
Число его — шестьсот шестьдесят шесть.
Не поклонись, погибель обретая...
Иеромонах Роман. “Глаголы вещие”.
Сравним с гимном из романа-трилогии «Омен»:
«Когда еврей в Сион придет.
И небеса пошлют комету.
И Рим познает свой восход.
Мы больше не увидим света.
Из вечного моря зверь тот восстанет.
И войско придет, чтобы биться до смерти.
Убьет брата брат, и свой меч не оставит.
Пока не умолкнет последнее сердце!»
1. Сатанинский патруль.
...Они приближались. Каким-то таинственным чутьем их так и тянуло к нему, хотя низко опущенный на лоб капюшон штормовки и не давал возможности увидеть, есть ли у него три обязательные для всех шестерки или нет.
Здесь и далее – эстетика христиан-скрытников. Автор повести гениально синтезировал все, что могло послужить литературному замыслу: умонастроение раскольников, апокалиптическое мироощущение, мечтательную оппозиционность позднеперестроечной очереди за талонами, интеллигентское кабинетное богословие, безрадостность нечерноземной провинции под сизым небом; прослеживается влияние Джорджа Оруэлла, Владимира Соловьева, протопопа Аввакума, русских писателей второй половины ХIХ века, деревенской прозы второй половины ХХ века. Вот так жили эти православные христиане (а ведь нет никаких оснований считать это православие неправильным) при царях-антихристах (да, да, антихристах!), при коммунистах-сатанистах, так они живут и сейчас.
Скрытники – старообрядческий толк, выделившийся из поморского согласия. Скрытники отказались от всего, что появилось после раскола. Они не признают книг, напечатанных в пореформенное время, не употребляют в пищу картофель, помидоры и другие новые продукты, не пользуются такими средствами транспорта, как автомобили, поезда, самолёты. Они не используют также какие-либо предметы, на которых имеются несмываемые знаки, трактуемые скрытниками как «антихристова печать». Скрытники стремятся к замкнутому, скрытному образу жизни (откуда их название) и стараются избегать контактов с внешним миром.
Близки скрытникам т.н. спасовцы – одно из согласий беспоповского направления старообрядчества. Альтернативное название — нетовцы. Согласие возникло в конце XVII века в среднем Поволжье вне связи с северными беспоповцами (федосеевцами и поморцами). Основателем его считается Козьма Андреев. По представлению спасовцев, в мире воцарился антихрист, благодать взята на небо, церкви больше нет, таинства истреблены. Сам человек, считают спасовцы, не может способствовать своему спасению, спастись можно только через молитву Спаса (Сына Божьего), только он знает, кто и как спасётся. Большинство спасовцев не имеет молелен, наставников и не совершает никаких общих обрядов. От своих последователей Спасово согласие требует строгих ограничений в еде и питье, запрещается носить пёструю и цветную одежду. Общая численность спасовцев — примерно 100 тысяч человек. Компактно спасовцы живут в Саратовской области, есть они также в Нижегородской, Владимирской, Ульяновской, Самарской, Оренбургской и других областях, а также в Татарстане, Мордовии и Алтайском крае. Спасово согласие распадается на большое число подразделений. В большинстве случаев расхождения между спасовцами произошли из-за различных взглядов на крещение и брак. Часть спасовцев совершает эти обряды в православных церквах и рассматривает их как простую регистрацию. Это сторонники так называемой глухой нетовщины (их именуют так, потому что они никогда открыто не записывались старообрядцами, а также исповедовались молча перед иконами, а не перед своими «стариками», как другие спасовцы). У последователей так называемого бабушкиного согласия детей крестят родители или повивальные бабки. У новоспасовцев («поющая нетовщина», отрицанцы) есть наставники (в народе их зовут «попами»), совершающие обряды крещения и брака и проводящие богослужения с пением. Исповедуются новоспасовцы «старикам». Самокрещенцы считают, что креститься можно лишь самому. Некрещёные старообрядцы, или строгие нетовцы, вообще обходятся без крещения. Так называемая группа немоляков отказалась от икон. У некоторых групп спасовцев существует обряд исповеди земле.
Еще одна группа со схожим мироощущением – бегуны, которые являются одним из толков беспоповского направления старообрядчества; альтернативные названия — странники, пустынники, сопелковцы. Толк возник в 1772 на юге Ярославской губернии, в Пошехонье. Основатель — бывший солдат Евфимий, уроженец Переславля-Залесского. Духовный центр — село Сопелки в 16 километрах от Ярославля. Бегуны отделились от филипповцев, которых критиковали за соглашательство с антихристовой властью, выражавшееся, по их мнению, в уплате налогов, посещении суда, получении паспортов, захоронении умерших на православных кладбищах. В отличие от большинства беспоповцев, антихрист понимается бегунами не как духовное явление, а как конкретная физическая личность, а именно царь Пётр I, поэтому царскую власть они считают «апокалипсическим зверем». Для вероучения бегунов характерна проповедь полного социального нигилизма. Они призывают порвать все связи с обществом, не иметь дома, постоянно странствовать и скрываться. Со временем у бегунов появились так называемые «жиловые», которым вменяется в обязанность давать пристанище странствующим. Сами же они обычно выполняют обет странствия лишь формально: перед приближением смерти «жилового» выносят в сад или тайник. Бегуны никогда не хоронят своих покойников на кладбище, а устраивают захоронения в укромных местах, никак не отмечая могилы. Бегуны не признают крещения, совершённого в любом другом вероисповедании, поэтому переходящие к ним должны обязательно перекрещиваться. У бегунов каждый крестит себя сам, чтобы быть совершенно уверенным в том, что к этому таинству не причастен какой-либо человек, связанный с антихристом. К браку бегуны относятся по-разному: одни из них придерживаются безбрачия, другие же вступают в брак, при заключении которого дают обет верности. Численность бегунов всегда была небольшой, однако из-за подвижного образа жизни они быстро распространились по территории страны. Бегуны встречаются в Томской области, а также в Ярославской, Саратовской, Пермской и Кемеровской областях России. За её пределами они обитают в Тургайской области Казахстана и Могилёвской области Белоруссии, но везде — малочисленны. Внутри бегунского толка обособились отдельные группы, например безденежники (антипово согласие), которые отказались от денег, считая, что на них стоит печать Антихриста; статейники (иерархиты), создавшие свою собственную иерархию во главе с основателем этой группы, именовавшимся «патриархом»; противостатейники, брачные странники и др. (Народы и религии мира. М.,1999, с 691, 831-832).
Главный герой все время находится на грани подобного образа жизни, при этом искренне считая себя православным, что ничуть не противоречит вышеизложенному, поскольку все старообрядческие и раскольничьи толки, естественно, считают православными именно себя. С другой стороны, полуподпольное существование православных общин в советское время (преимущественно в 30-е и 50-е гг.) объективно сближало их с самыми непримиримыми толками старообрядцев и способствовало складыванию соответствующего мировоззрения, которое в настоящее время достаточно заметно и внутри Русской православной церкви.
Научился распознавать их и Илья, и на этот раз тоже заметил сразу, как только они появились в конце полустанка — три шкафоподобных парня с коротко стрижеными затылками и квадратными челюстями, перед волчьими взглядами которых поспешно расступались ожидавшие электричку пассажиры. Избегать столкновений с ними становилось все труднее и труднее, в городе проявлению их ненависти еще хоть как-то мешало наличие людей вокруг, а здесь, на далекой железнодорожной станции среди леса...
Перед нами описание некоей «народной дружины», чем-то напоминающей инициативы «Идущих вместе» или Движения против нелегальной эмиграции последних лет. Автор подчеркивает, что это сугубо общественная инициатива – т.е. без какого бы то ни было государственного контроля. Это странным образом контрастирует с полным безразличием окружающих людей, которые не только «сопротивляться злу силой» не желают, но даже безразличны по отношению к умирающим на улице. Этот контраст между объединенными «силами зла» и разобщенными «силами добра» отмечал еще Л.Н.Толстой, недоумевавший по поводу такого положения. Впрочем, здесь просматривается неизбежное следствие эстетики христианства: поскольку страдание в этом мире считается залогом награды в «ином мире», то быть гонимым, побиваемым, мучимым и т.д. – вполне нормально и даже – в самых экстремальных формах христианского мироощущения – желательно. Евангельский парадокс: если бы Иуда не предал Христа, то он – Христос – не воскрес бы, абсолютно неустраним.
Илья с беспокойством огляделся по сторонам. Из глубины бора тянуло неприветливой дремучей сыростью, люди на перроне стояли, подняв воротники и ни на кого не глядя. “Эти не двинутся с места, даже если меня станут убивать на их глазах”, — понял он, и в памяти тут же всплыла увиденная недавно в городе сцена. Вообще-то он последнее время старался как можно меньше показываться на улице, но в тот раз ему принесли извещение на перечисленный из редакции гонорар, поэтому волей-неволей пришлось покинуть стены квартиры и идти на почту. Получив свою небогатую зарплату, он вышел из дверей отделения связи и хотел как можно скорей возвратиться домой, но в эту минуту его окликнули.
— Илюша, погодите!
Тяжело дыша от усталости, к нему подходила одна из его соседок-пенсионерок по подъезду, руками, отягощенными двумя авоськами, прижимавшая к груди упакованную в розовое одеяльце внучку.
Неоднократное повторение упоминаний о тяжелом дыхании, усталости, ходьбе из последних сил служит в повести специальным эффектом, который подчеркивает страдания положительных персонажей.
— Сделайте одолжение, — попросила она, — подержите пять минут Жульетку, пока я забегу на почту. Пошла с ней, понимаете, прогуляться, да соблазнилась очередью за комбижиром, набрала полные руки, а теперь не знаю, как зайти и заплатить за квартиру...
Ясное указание на определенные проблемы с продуктами, даже для тех, кто с меткой. Идея о продовольственных затруднениях и даже голоде в царстве антихриста в России – как стране зоны рискованного земледелия – очень популярна среди апокалиптиков. Например, схимонахиня Нила авторитетно заявляла:
«— В пришествие антихриста наступит голод такой, что злаков не будет. Надо будет заготавливать липовый лист, крапиву и другие травы, сушить, а потом заваривать — этого отвара будет достаточно для питания.
Матушка говорила, что к концу времен на месте Санкт-Петербурга будет море. Москва же частично провалится, там множество пустот под землей. Когда же её спросили о доме и поселке, где она жила, матушка сказала:
— Ничего не останется от поселка. Моя хатка останется и ещё одна. Будет война, разрушения, но моя хатка останется. Я не увижу этого, а вы увидите. Вон дорога на Егорьевск останется и моя хатка, и ничего возле неё нет. Когда будет война, то посёлок разрушат.
— Наступит время, когда китайцы на нас нападут, и очень трудно будет всем.
Эти слова матушка повторила дважды.
— Деточки, сон я видела. Война будет. Господи, с четырнадцати лет под ружьё поставят, на фронт поведут малолеток. Останутся в домах дети и старики. Солдаты будут ходить по домам и всех в ружье ставить и гнать на войну. Грабежи и безчинства тех, у кого в руках оружие,— и трупами будет усеяна земля. Деточки мои, как мне вас жалко! — много-много раз повторяла матушка» (http://pravosl.narod.ru/library/Nila.htm).
Впрочем, такая трактовка продовольственной ситуации при антихристе совершенно не соответствует распространенному представлению о том, что антихрист один за другим примет все три искушения от Сатаны, которые не принял Иисус Христос: власть, силу и продовольственное изобилие (превращение камней в хлебы).
Она ткнула Илье розовый сверток, и ему не осталось ничего другого, как принять его и, неумело покачивая, остаться ждать у дверей почты возвращения бабушки. К счастью, ребенок преспокойно спал в своем теплом коконе, и это его немного успокоило.
Но все-таки он чувствовал себя на улице неуютно. Город был наводнен осведомителями и командами добровольной полиции. Вон и сейчас Илья увидел идущих в его направлении троих парней, на рукавах которых алели красные повязки с белым кругом и выведенными в нем черной краской цифрами — “666”.
Атрибутика «сатанинского патруля» позаимствована то ли из символики Национал-большевистской партии Эдички Лимонова, создававшейся в период написания «Девяностого псалма», то ли из сериала «Семнадцать мгновений весны». Для полного комплекта не хватает лишь партизанских отрядов в перелесках и партизанских баз в дремучих чащах под знаменем с сатанинской же красной звездой (а еще говорят, что не может царство сатаны разделиться внутри себя!) Здесь у главного героя просыпаются советские гены, видимо, все же первичные по сравнению с православными, поскольку перед нами встает во всей ее романтике типично советская эстетика партизанской борьбы в глубоком тылу врага, осведомителей, «аусвайсов», патрулей оккупантов, явок, дыма партизанских костров, веток елового лапника, паролей, суровых лиц партизанских вожаков, телогреек и автоматов Шпагина – всего, что так прекрасно описано Василем Быковым, Константином Воробьевым, Алесем Адамовичем и столь же прекрасно экранизировано в советскую эпоху антихриста. В этой плоскости повесть напоминает советскую «Зарницу»: герой скрывается, его выслеживают, и эта борьба продолжается вечно, что неудивительно – главный герой все же мужчина, и пока его не кастрируют, он желает жизни, борьбы, подвига – пусть даже в такой, не вполне обычной форме (главный герой, как будет видно далее, непротивленец). Он перешел свой Рубикон. Отныне весь мир для него под оккупацией Сатаны, а те, кто не признает этого факта, кто думает, что Антихрист, возможно, когда-нибудь придет, но неизвестен ни день, ни час этого, а пока следует просто жить здесь и сейчас – эти наивные люди для него не кто иные как обыкновенные коллаборационисты.
Лица участников этого “сатанинского патруля”, как называл их про себя Илья, были до удивления похожими одно на другое — ему даже стало казаться, что он все время наталкивается на одну и ту же группу, которая, в свою очередь, его тоже уже заприметила и запомнила. И — кто знает? — по-видимому этот “комплекс обреченности” каким-то образом улавливался членами “сатанинского патруля”, потому что даже в самой многолюдной толпе их тянуло к Илье, словно магнитом. Он уже видел, как, рассекая поток пешеходов, тройка дружинников целенаправленно двигалась к нему и, если бы не спящая на руках Джульетта, то незамедлительно постарался бы скрыться, но бежать с розовым свертком на руках было просто глупо.
Имя новорожденной девочки указывает на явное торжество космополитизма и глобализма, учитывая итальянизированную его форму (правда, подобные имена на нашу эпоху встречаются также в среде армян и северокавказских народов). Однако, подобный откровенный глобализм наблюдается и внутри православия: из 321 новомученика православной церкви, пострадавших в Бутово (т.е. расстрелянных на Бутовском полигоне): 202 человека носят греческие имена, 71 – еврейские, 28 – латинские, 1 – иранское зороастрийское, и лишь 19 человек носят отечественные славянские имена (http://www.st-nikolas.orthodoxy.ru/newm ... _list.html). На фоне подобного откровенного православного космополитизма и святоотеческого мондиализма претензии русского православного патриотизма к иным видам космополитизма и мондиализма говорят лишь о том, что следует различать «хороший» мондиализм и «плохой» мондиализм.
И тут появился этот старик. В последнее время такими, как он, стали заполнены чуть ли не все улицы — они попрошайничали у вокзалов и магазинов, спали в подземных переходах, копались в урнах и мусорных баках. Выброшенные на обочину жизни, они уже не видели в ней ничего для себя более ценного, чем подобранная пустая бутылка, выклянченная мелочишка, дармовые полстакана вина...
Здесь главный герой начинает мыслить в системе образов коммунистической пропаганды середины 90-х гг. Схожие эпитеты содержались в программных документах КПРФ и публичных выступлениях Г.А.Зюганова в СМИ. Это превращает главного героя в «попутчика» коммунистов в рамках Народно-патриотического союза России 1996 года, в очень пестром составе которого присутствовали даже отдельные православные священники. Однако, подобная политизация православия не нашла никакой поддержки в церковной среде. За весь период правления Ельцина не зафиксировано ни одного официального осуждения Русской православной церковью грабительской приватизации, невыплаты зарплат, мер правительства, приводящих к обнищанию населения, не известно даже ни одного заявления духовенства по поводу проникновения криминала во власть и криминализации экономики. Удивительно, но когда дело касалось возвращения церковным организациям отобранной безбожными правительствами (если уж быть последовательным, то начиная с Екатерины Великой) недвижимости, церковь представала вполне мирской организацией, зарегистрированной в Минюсте и имеющей знак антихриста – ИНН со всеми полагающимися шестерками и сатанинскими печатями (согласно легенде, строители Соловецкого монастыря даже дьявола к этому делу приспособили, а не то что какой-то сомнительный ИНН, что подтверждает духовную власть преемников апостолов над любой нечистой силой во славу господа), и в то же время, как только требовалось проявить социальную активность иного рода, православная церковь тут же оказывалась «не от мира сего», ничего не знающей и ни за что не отвечающей. Это мистическое единство «преображения» грубой материалистической недвижимости и высокой духовности «не от мира сего», чудесно избавляющей священнослужителя от пули «братка» в случае «прещения» на совершение преступлений, ограничило социальную активность Русской православной церкви заглядыванием прихожанкам под юбки и изгнанием бесов. Таким образом, прокоммунистические тирады главного героя пропали даром.
Этот старик был именно таким. Заметив оставленную кем-то под стеной пустую бутылку из-под пива, он, ничего больше вокруг себя не видя, бросился наперерез пешеходам к этой драгоценной находке и, поскользнувшись на банановой кожуре, так и въехал с разбега, как таран, прямо в идущую ему навстречу тройку дружинников.
Образ российских улиц, закиданных «иноземной» банановой кожурой явно сатанинского происхождения, несомненно, один из самых сильных в повести. Автор комментария около 1995 года даже вывел любопытную формулу агрохимического заговора мирового Синедриона против России: чем больше банановых кожур будет валяться на земле, тем больше веществ, свойственных банану попадет в почву, что, несомненно, изменит ее химический состав и приведет к появлению этих соединений в традиционных растениях, и, в конечном счете, вкус банана появится у яблок, огурцов и иных отечественных продуктов. Православное радио «Радонеж» в это же самое время настоятельно рекомендовало слушателям употреблять в пищу только «православные» продукты. Совершенно очевидно, что абсолютно чуждыми православному человеку следует считать пришедшие из Америки: авокадо, ананас, арахис, бразильский орех, какао, картофель, кукурузу, папайю, подсолнечник, помидоры, табак, тыкву и фейхоа, а также могут считаться подозрительными культурные растения, одомашненные в отпавшей от православия Эфиопии: арбуз, клещевина, кофе, кунжут, лук-шалот и сорго (также есть все основания относить к этому региону первичную родину пшеницы, одомашненную здесь в XIII тысячелетии до н.э. – за 7000 лет до Сотворения Мира – так выразиться будет честнее), не следует также употреблять в пищу одомашненные в среднеазиатских странах нечестивых магометан чеснок и лук репчатый, одомашненные в языческой Индии: базилик, баклажан, гречиху, лимон, мак, манго, огурец, сахарный тростник, и в иной языческой Азии: абрикос, бергамот, вишню, грецкий орех, грушу, кокос, лайм, мандарин, миндаль, мускат, персик, помело, просо, рис, саго, сливу, сою, таро, хурму, черный перец, шелковицу, яблоко и ямс. К счастью, последние два вавиловских центра происхождения культурных растений – Ближневосточный и Средиземноморский – освящены православной патристикой. Иначе список допустимой еды сократился бы в еще большей степени. Правда, можно возразить, что все сельскохозяйственные культуры, возделываемые в Средиземноморье около 1 года н.э., освящены, но это все же не исключает чуждости православной Руси картофеля и тыквы.
Владимир Владимирович:
Отпрянув от неожиданности в стороны, мордовороты, впрочем, тут же разглядели, какое ничтожество стало причиной их прилюдного испуга, и пришли в бешенство. Секунда-другая, и, пойманный за шиворот, старик вознесся на добрых полметра над тротуаром, повиснув в железной длани одного из разъяренных стражей порядка.
— Ты чё, козёл, оборзел? Совсем, падла, не видишь, на кого кидаешься?!
Нарочитое использование ненормативной и полунормативной лексики играет очень важную роль в современной христианской апологетике. В конце 80-х годов на фоне заката коммунистической идеологии десятки миллионов людей заинтересовались православием, и у церковных деятелей появилась иллюзия скорого превращения еще относительно недавно гонимой, а совсем вчера еще безнадежно маргинальной религиозной организации в государствообразующую силу, чью роль Русская православная церковь постепенно теряла, начиная с усиления государственной власти при Иване Грозном. Однако, как и всякая иная экзотика, православие создало временный массовый ажиотаж, но и только. Количество прихожан увеличилось ненамного, а постсоветский образ жизни отличается от православного идеала не меньше, чем советский. Никакого опыта взаимодействия с широкими массами, с «миром» людей «старые кадры», еще недавно едва ли не прятавшиеся в катакомбах, не имели, а «новые кадры» за редким исключением состояли из людей, как раз от этого «мира» в церковь и бежавших. А из полуфантастических богословско-исторических трудов следовало, что в прошлом все население – от мала до велика, от монахов-схимников до разбойников с большой дороги – на Руси было поголовно богомольно, целомудренно, нищелюбиво и особенно почитало священнослужителей. Налицо оказывалось полное несоответствие преданий выдуманной православными интеллигентами XIX века старины и печальной современности. Тогда церковные круги придумали специальный термин – «воцерковление». Этот совершенно искусственный термин обозначал процесс превращения отдельных людей и – в конечном счете – всего общества из светского в духовное, посредством наиболее полного приобщения к церковной жизни (а церковная жизнь представляется многим православным аналогом монастырской жизни: ср. формулировка «Семья – домашний монастырь»). Однако шли годы, но «воцерковление» охватывало от 5 до 10 % населения, для основной массы православие оставалось экзотикой, а часть, причем довольно значительная, прихожан уходила из церкви. Это не смутило церковные круги, памятующие о том, что не церковь для людей, а люди для церкви, и здесь оказался очень востребован вышеназванный апологетический прием. Он состоит в отождествлении всего светского, мирского, нецерковного с самыми неприглядными, безобразными феноменами окружающего мира, чтобы за пределами церкви была только беспросветная тьма, наркомания, пьянство, матерщина, преступность, бедность, горе и гибель (т.е. чем хуже в миру – тем лучше). Если эта работа проделана с должным результатом, любой человек сам бросится в церковь из этого мрака.
— Братцы, ей-Богу, я не нарочно! — прохрипел через стиснутое воротом горло старик, не замечая, как при упоминании имени Бога передернулись лица дружинников.
— Да ты, тварь, еще и издеваешься над нами! — будто бы ожегшись, отдернул руку тот, кто держал его на весу, и старик шмякнулся на тротуар.
— У-у, гад! — пнул его ногой в плечо другой, отчего бродяжка завалился на бок.
— Парни, не бейте, — залепетал он. — Ради всего святого, отпустите...
— Да заткнись ты, паскуда! — взвизгнул первый из них и изо всей силы вломил старику ботинком под ребра, но того словно заклинило на одном, и он еще громче завопил: — Люди-и! Убивают! Ради Христа, заступитесь!..
Образ «последнего человека» в современном, чуждом ему искусственном мире достаточно популярен в современной полуфантастике (самый яркий пример – «Заводной апельсин» Энтони Берджеса, но есть сюжеты иного плана). Почти всегда это некая маргинальная личность, абсолютно непривлекательная, падшая, но верная своему «создателю». И «создатель», естественно, предпочитает ее всему остальному миру. Здесь вполне уместно разобраться в смысле понятия «грех», активно используемому в лексиконе верующих. «Грех» - это не само по себе преступление, как думают некоторые (даже многие) люди, находясь под влияние языческих или атеистических представлений. «Греховность» – это не совершение преступлений как таковых, а лишь неповиновение богу. «Грешник» может быть самым законопослушным гражданином, любящим отцом семейства, честным тружеником, но если он не слушается бога, он – «грешник». И наоборот, злейшие, согласно человеческим представлениям, преступники в глазах бога вполне могут быть «праведниками». Причина предельно ясна. Они верны своему создателю. А законопослушность, честный труд, любовь к близким, если за всем этим не стоит послушание христианскому богу, ни к чему хорошему привести не могут. Только к гордыне. И все истинно верующие маргиналы (от Лимонадова у Достоевского до бродяг из повести другого современного писателя-апокалиптика А.Н.Чуманова – «Дорога краем пропасти») это хорошо понимают.
Последние слова привели к немедленным результатам: все, кто находился поблизости от места происшествия, тут же шарахнулись в стороны, тогда как ослепленные ненавистью дружинники потеряли над собой следы последнего контроля. Услышав имя Христа, они буквально озверели и, отталкивая друг друга, бросились к скорченному на тротуаре старику, топча и увеча его тяжелыми по осеннему времени ботинками. Их нечленораздельные выкрики и проклятия слились в сплошное рычание, и окаменевшему с Джульеттой на руках Илье показалось, что перед ним не люди, а свора терзающих добычу диких собак.
Пять ли, десять ли минут длилась эта жестокая вакханалия, но то ли вдруг устав, то ли опомнившись, избивавшие неожиданно остановились и расступились в стороны, оставляя на тротуаре окровавленный комок того, что еще недавно было человеческим телом.
И все-таки это нереально. Никогда органы правопорядка (сатанинские или христианские) в нашей стране не передадут свои полномочия добровольным народным дружинам. Полное отсутствие милиции и иных служб безопасности в повести ясно говорит о состоянии «управляемой анархии», но даже для управляемой анархии характерны признаки вертикали власти. Здесь их нет вообще.
— Пошли! — махнул рукой самый рослый и, по-видимому, самый старший из них, и в этот момент его взгляд уперся в стоящего неподалеку Илью. — Т-тэк-с, — процедил он сквозь зубы, затем вынул из кармана платок, вытер им пот со лба и кивнул своим напарникам: — А это что за гусь? Как вам кажется? А?..
Они медленно подошли к Илье и безмолвно остановились напротив. Минуты две длилось молчаливое разглядывание, и наконец их главарь-верзила, кивнув на прикрытый капюшоном лоб Ильи, не столько вопросительно, сколько утвердительно произнес: — Без метки? А?..
— Без, — выдавил из себя Илья и инстинктивно прижал к груди ребенка.
Главный автоматически перевел взгляд на розовый сверток и в глазах его промелькнул забытый отсвет мысли. Он сделал шаг вперед, протянул руку к одеяльцу и откинул уголок, прикрывавший личико спящей девочки. На розовеньком, как и одеяло, маленьком лобике отчетливо обозначились три аккуратненькие округлые шестерки.
Желание удревнить что-либо, какую-либо традицию практически всегда обнаруживает откровенные анахронизмы. Например, боязнь христиан по отношению к числу 666 (именно в таком написании) вполне можно датировать принятием в христианских странах Европы арабских (точнее, индийских, переработанных арабами) цифр (которые, к тому же еще и не похожи на привычные нам «арабские» - т.е. слишком стилизованы) и десятичной системы не ранее XIII века. До того «число зверя» католики писали как DCLXVI, а православные и прочие восточные христиане:χξσ.
С тех пор то ли сатана оказался споспешником прогресса, то ли его подкупили арабские террористы, но латынь, а паче греческую систему счисления он напрочь забыл и начал пользоваться исключительно индийско-арабской системой счета. А поскольку нельзя быть христианином, не будучи сатанистом (и наоборот, нельзя быть сатанистом, не будучи христианином, поскольку и сатанизм и христианство взаимно признают реальное существование объектов веры друг друга), христиане дружно забыли вместе с ним. Все-таки религиоведение – интереснейшая наука!
Впрочем, апокалиптики имеют полное право возразить «умеренным» (быть «умеренным» - значит считать, что апокалипсис, конечно, возможен, но не здесь и не сейчас, и сатана будет «нэ из нашэго района»), что если перевод адекватен, то в новое начертание переходит «мистический смысл», и значение воспроизводится. Но спор на этом не может окончиться (его просто заканчивает каждая сторона в тот момент, который ей кажется наиболее выгодным для окончания). На это «умеренные» могут возразить, что мистический смысл потому и мистический, что запечатлен в определенных символах (и приведут в пример начертание на стене залы, где происходил Валтасаров пир, которая была составлена именно на древнееврейском языке (впрочем, нет ничего удивительного в том, что еврейский бог знает только еврейский язык, и лишь впоследствии он начал изучать другие языки, впрочем, качество изучения оставляет желать лучшего, и одесский жаргон, к примеру, очень далек от русского литературного языка; да, кстати, раз уж речь зашла о Валтасаре, отметим интересную деталь: Валтасар в реальной истории не был царем, хотя исполнял обязанности царя, убили его не «рабы в Вавилоне», а персидские воины в битве на западном берегу Тигра (Веллард Д. Вавилон. М.,2004, с 227); здесь мы не предъявляем к ветхозаветному тексту чрезмерных требований, а лишь предполагаем знание его авторами общеизвестных в ту эпоху фактов), который и был языком общения бога и человека до Септуагинты). На это апокалиптики вполне могут возразить, что представление о каноническом трехязычии – ересь, и поскольку в богослужении можно пользоваться всеми языками, то и значения переводов вполне каноничны. На что «умеренные» возразят, что каноничность переводов – понятие историческое, и если до Септуагинты каноническим языком был древнееврейский, то с II века до н.э. по XI век н.э. таковым был греческий-койне, на котором и написан новый завет, а старославянская библия появилась в целом только в XIV веке, хотя отдельные переводы (евангелия, Псалтирь) осуществлены уже в IX веке Кириллом и Мефодием. Аналогично латинский язык стал каноническим только после переводов и редакций Вульгаты в IV веке. А если арабские цифры появились в христианских текстах лишь в XIII веке, то на тот момент, когда писался новый завет, они не могли быть каноническими... И т.д. и т.п. Можно дискутировать до бесконечности. Обе стороны черпают аргументы из одного и того же источника или из одной и той же традиции, которая равно сакрализирована, и которую прямо и откровенно ни одна сторона отрицать не может, но ловко обходит нежелательные утверждения за счет их интерпретации – «толкования». Прибавьте сюда варианты рассмотрения тех или иных «толкований» в широком или узком смысле (в зависимости от потребностей полемиста; иногда это выдумывается на ходу, если человек достаточно интеллектуально развит, а в противном случае берется заготовка и подкрепляется чьим-нибудь авторитетом, что зачастую вызывает отрицание абсолютности авторитета, либо его вторичную интерпретацию, когда начинается дискуссия на тему, что именно авторитет этим хотел сказать, и как его понимать и т.д.), узкую историчность или универсальную сакральность, приписываемую тем или иным местам ветхого и нового завета. А также учтите, что проверить достоверность всех этих утверждений зачастую в принципе невозможно, и стороны могут утверждать вообще все, что угодно, и дискуссия напоминает диспут о количестве чертей на острие иголки. Апостол Павел, кажется, осознавал эту ловушку, в результате чего заметил, что «разномыслие» вполне допустимо, но и это не решило проблемы, поскольку появилась проблема, что считать «главным» (требующим «единства»), а что «второстепенным» (где можно позволить «разномыслие»). Если даже по узкому кругу представлений в рамках символа веры христиане не могут договориться, чего же требовать от них в понимании второстепенных вопросов?
Зарядка для ума? Да. Но абсолютно нереальная, и не имеющая надежных инструментов проверки. Кроме веры. Но верить можно и в говорящую щуку из сказки о Емеле. В этом нет ничего невероятного.
— Ну, ладно, — немного помолчав, проронил верзила.— На этот раз мы тебя не тронем... Из-за нее, — кивнул он на Джульетту. — Но если попадешься нам без метки еще раз, то пеняй на себя, — и они медленно пошли по улице, заглядывая в лица встречных, как тюремщики заглядывают в глазки камер.
...И вот теперь, стоя на полупустой железнодорожной станции среди мрачного леса, он почувствовал, что попался им снова. Он понимал, что рано или поздно это должно было случиться, но все же не думал, что это произойдет вот так — на таком далеком полустанке, где нет возможности ни затеряться в толпе, ни понадеяться на чью-нибудь помощь.
И эти трое на перроне, похоже, не просто выделили его из числа ожидающих электричку, но и поняли всю его нынешнюю загнанность и беспомощность. Криво ухмыляясь в предвкушении расправы, они медленно подошли к Илье и стали перед ним, поигрывая в руках длинными омоновскими дубинками.
Интересно отметить повсеместное противопоставление немощи главного героя, который никогда серьезно даже зарядкой не занимался, и крепости, мускулистости, грубой мужской привлекательности сатанинских патрульщиков. В этом всегда выражается комплекс неполноценности хилого человека и его скрытая зависть-ненависть по отношению к любому мало-мальски развитому и симпатичному мужчине. А поскольку практически во всех религиозных традициях процветает эстетика противопоставления «праведной немощи» и «греховной силы», сильные и грубо-красивые неизбежно оказываются слугами антихриста.
Вычислить же «жертву» - т.е. человека, озирающегося, на подгибающихся от ужаса ногах, на фоне остальных обывателей – спокойных и благодушных, вообще не представляет никакого труда. В метро или на вокзале милиционеры моментально вычисляют всех нелегалов, а вот автор комментария ни разу за всю свою жизнедеятельность не подвергался аналогичным проверкам, то ли по причине «языческой» органичной вписанности в окружающую среду, имеющую внутреннее, непознаваемое людьми «не от мира сего» очарование, то ли по причине наличия ИНН.
— А ну-ка! — злорадно осклабился один из них и, как указкой, ткнул концом дубинки Илье под капюшон. — Покажи нам свой умный лобик...
Трое удовлетворенно переглянулись и рассредоточились так, чтобы отрезать Илью от перрона. Свободным у него теперь оставался только путь на рельсы, но там — в конце станции — уже появился несущийся в сторону города товарняк. “Ну вот и все, — мелькнула мысль, — сейчас толкнут под колеса, и конец...”
Но его не толкнули. С ним еще думали поиграть напоследок и этим самым предоставили неожиданный путь к спасению.
— Ну, как? — ухмыльнулся один из тройки. — Этот поезд тебя устраивает? Посмотри, — и ткнув концом дубинки Илью в челюсть, повернул его голову к составу.
И в это мгновение Илья увидел, что мимо него пролетают железнодорожные платформы, гружённые белым речным песком.
Он не был спортсменом и никогда серьезно не занимался даже зарядкой, но тут его тело совершило необходимое действие абсолютно самостоятельно. В отчаяннейшем прыжке он взлетел над проносящимся мимо бортом и, подхваченный скоростью грохочущего состава, зарылся руками, ногами и лицом во влажную гору холодного белого песка. Кричали ль ему вслед свои проклятия дружинники или просто застыли с разинутыми ртами, он не видел. Когда он поднял голову и, отплевавшись от песка во рту, огляделся, состав отсчитал уже несколько километров от места его бегства. А минут через сорок он замедлил ход и начал втягиваться на разгрузочные пути сортировочной станции. Выждав удобный момент, Илья спрыгнул на землю и, отряхнув от песка одежду, поспешил к городским кварталам...
Интересно, что нигде в повести (за исключением невнятного фрагмента о природных катаклизмах) не наблюдается прямое овладение сатанинских сил природными объектами, либо неодушевленными вещами. Природа в целом нейтральна. В итоге сюжет получился «малобюджетным» - в нем отсутствуют зрелищные картины, вроде тех, что раскрашивают трилогию «Омен»:
«Зажав крест в обеих руках, Тассоне пошел вперед, отыскивая безопасное местечко на улице. Но ветер неожиданно усилился, бумаги и прочий уличный мусор завертелись у его ног, священник пошатнулся и чуть не задохнулся от порыва ветра, кинувшегося ему в лицо. На другой стороне улицы он заметил церковь, но ветер с ураганной силой набросился на него. Звук "ОХМ!" звенел теперь у него в ушах, смешиваясь со стоном усиливающегося ветра. Тассоне пробирался вперед. Туча пыли не позволяла ему разглядеть дорогу. Он не увидел, как перед ним остановился грузовик, не услышал скрип огромных шин в нескольких дюймах от себя. Автомобиль рванулся в сторону автостоянки и резко замер. Раздался звук битого стекла.
Ветер неожиданно стих, и люди, крича, побежали мимо Тассоне к разбитому грузовику. Тело шофера бессильно привалилось к баранке, стекло было забрызгано кровью. Тассоне стоял посередине улицы и плакал от страха. В небе прогремел гром; вспышка молнии осветила церковь, и Тассоне, повернувшись, снова побежал в парк. Рыдая от ужаса, он поскользнулся и упал в грязь. В тот момент, когда Тассоне пытался подняться на ноги, яркая молния сверкнула рядом и превратила ближайшую скамейку в пылающие щепки. Повернувшись, он пробрался через кустарник и вышел на улицу.
Всхлипывая и пошатываясь, маленький священник двинулся вперед, смотря прямо в грозное небо. Дождь пошел сильнее, обжигая его лицо, город впереди расплывался в сплошном потоке прозрачной воды. По всему Лондону люди разбегались в поисках убежища, закрывали окна, и через шесть кварталов от парка учительница никак не могла справиться со старомодным шестом для закрывания фрамуг, а ее маленькие ученики наблюдали за ней. Она никогда не слышала о священнике Тассоне и не знала, что судьба свяжет ее с ним. А в это время по скользким и мокрым улицам Тассоне неотвратимо приближался к зданию школы. Задыхаясь, он брел по узеньким переулкам, бежал без определенной цели, чувствуя на себе неотступный гнев. Силы у Тассоне иссякали, сердце отчаянно колотилось. Он обошел угол здания и остановился передохнуть, раскрыв рот и жадно глотая воздух. Маленький священник и не думал бросить взгляд наверх, где в этот миг неожиданно произошло легкое движение. На высоте третьего этажа прямо у него над головой железный шест для закрывания оконных фрамуг выскользнул из рук женщины, тщетно пытавшейся удержать его, и ринулся вниз. Его наконечник рассекал воздух с точностью копья, которое метнули с небес на землю.
Шест пробил голову священника, прошел сквозь все его тело и пригвоздил человека к земле.
И в этот момент дождь неожиданно прекратился».
Эта «малобюджетность», незрелищность сюжета «Девяностого псалма» подчеркивает кабинетность мироощущения главного героя, а иногда создается впечатление, что не только он – Илья – существует на нелегальном положении, но и антихрист и его слуги – такие же нелегалы, и вся эта система функционирует в каком-то едином подполье – замкнутом и отгороженном от большого реального мира андерграунде, где они выслеживают друг друга. В начале 90-х годов в Санкт-Петербурге некий человек столкнул с перрона метро на пути под колеса поезда двух женщин и схватившему его сатанинскому (то есть, пардон, милицейскому) патрулю заявил, что он тем самым предотвратил третью мировую войну. Его засадили в психушку, но ведь для себя самого он был прав и нормален (а может быть, как знать, был нормален и с т.з. погибших женщин, которые, возможно, действительно, заявили ему о подготовке ими третьей мировой войны). Во всяком случае, отрицать его вклад в предотвращение третьей мировой войны по чисто формальным признакам (поскольку она так и не случилась за последние 15 лет) «маловеры» не могут. В этом лабиринте тайных знаков и разгадываемых смыслов, недоступных непосвященному, живут герои повести. Хотя ее малобюждетность указывает скорее на предназначение ее к театральной постановке, в то время как «Омен» изначально задумывался как зрелищный блокбастер.
2. Число Зверя.
Вздохнулось с облегчением только дома, когда он услышал оградительный щелчок дверного замка. Сняв рюкзак и видавшую виды штормовку, прошел в комнату. Устало опустился на табурет, посидел без движения, а затем, вынув из ящика письменного стола хранимую под бумагами иконку-складень с ликами Спасителя, Приснодевы и Николая Угодника, зажег перед нею небольшой огарочек свечки и помолился: “Благодарни суще недостойнии раби Твои, Господи, о Твоих великих благодеяниях на нас бывших, славяще Тя хвалим, благословим, благодарим, поем и величаем Твое благоутробие, и рабски любовию вопием Ти: Благодетеле Спасе наш, слава Тебе!”
Здесь явное влияние Джорджа Оруэлла. Ср.: «Мир снаружи, за закрытыми окнами, дышал холодом. Ветер закручивал спиралями пыль и обрывки бумаги; и, хотя светило солнце, а небо было резко голубым, все в городе выглядело бесцветным – кроме расклеенных повсюду плакатов. С каждого заметного угла смотрело лицо черноусого. С дома напротив тоже. СТАРШИЙ БРАТ СМОТРИТ НА ТЕБЯ, - говорила подпись, и темные глаза глядели в глаза Уинстону. Внизу, над тротуаром трепался на ветру плакат с оторванным углом, то пряча, то открывая единственное слово: АНГСОЦ. Вдалеке между крышами скользнул вертолет, завис на мгновение, как трупная муха, и по кривой унесся прочь. Это полицейский патруль заглядывал людям в окна. Но патрули в счет не шли. В счет шла только полиция мыслей» (Оруэлл Дж. 1984. М.,1992, с 12) и далее. Огромный разрушенный и неуютный мир противопоставляется дому, как убежищу (впрочем, оруэлловский герой не мог себя чувствовать в безопасности даже дома – за ним следил телекран; поэтому главный герой «Девяностого псалма», естественно, не держит у себя в доме телевизор – видимо, он выкинул «зомбоящик» еще в годы перестройки). Так же, как Илья к иконе-складню, Уинстон Смит обращается к подарочному альбому, куда он желает записать свои мысли. Православные богословы, сравнивая икону и альбом, несомненно, отметили бы здесь коренное различие между «гордыней» западной цивилизации, которая «тщится» заполнить собой – своей «греховной» личностью – все мироздание, и смирением православно-русского человека перед нерукотворной святыней.
После этого вернулся в прихожую и, забрав рюкзак, отправился в кухню разбирать содержимое. На этот раз из поездки удалось привезти большой каравай домашнего хлеба, десяток приличных морковин, кочан капусты, пяток луковиц и одного пересушенного леща. И это можно было считать удачей.
Следует обратить внимание на отсутствие в рационе главного героя мясных продуктов. Хотя классическое христианство (во всех его конфессиональных формах) никогда не выступало категорически против мясной пищи (лишь ограничивая мясоедство постными днями и периодами; а окончание продолжительных постов воспринималось как праздник: Масленица и т.п.), для апокалиптиков мясо – сатанинская еда, которой следует предпочитать хлеб и другую растительную пищу (в крайнем случае, рыбу). Герой, таким образом, держит непрерывный пост. Указание на домашнее производство хлеба ясно говорит о том, что эта пища, произведена «нелегально» - т.е. без присмотра сатанистов, «принявших метку», и собственноручно человеком (ср. правила приготовления пищи у крайних религиозных групп иудаистов, кришнаитов и др.) В среде современных русских старообрядцев (спасово и часовенное согласия) практикуется отказ от употребления чая, сахара, картофеля («сластей сатанинских») (Современная религиозная жизнь России. Т 1. М.,2004, с 241), а безбрачное старопоморское согласие прибавляет к этому также запрет на употребление телятины, зайчатины, фабричного сахара, шоколада и чеснока, а также «соблюдает» отдельную от иноверцев посуду (Современная религиозная жизнь России. Т 1. М.,2004, с 229-230). Это любопытным образом совпадает с пищевыми запретами некоторых фундаменталистических протестантских общин в США.
Владимир Владимирович:
Вышедший в начале года президентский указ строжайше предписывал: лица, не имеющие на лбу обязательных для всех шестерок, лишаются права обслуживания во всех государственных и частных магазинах, кафе, столовых и на рынках. За продажу товаров лицам без метки продавцы государственного сектора торговли подлежали немедленному увольнению, а частники подвергались лишению лицензии и конфискации торговой точки вместе с товаром. Но сильнее штрафов и увольнений люди стали бояться расплодившихся патрульщиков, вершащих безнаказанно самосуды прямо на глазах у запуганного населения.
Деловой тон абзаца создает впечатление достоверности: перед читателем мысленно возникает экран телевизора – впрочем, у самых истинных христиан этому «рогатому черту с антеннами» полагается отсутствовать – в котором диктор объявляет о последних новостях и законодательных инициативах, пропрезидентские фракции поддерживают законопроект, ЛДПР как всегда одно говорит, а совсем по-другому голосует, коммунисты критикуют правительство, фракция ЯБЛОКА голосует против и т.д. Человеку, в политике не сведущему, все это вполне естественно кажется чертовщиной (но что поделаешь? человечество погрязло в политике на протяжении последних 5000 лет, но, возможно, даже еще раньше, поскольку первые города и союзы племен появлялись за несколько тысяч лет «до Сотворения Мира» – верующим будет честнее именно так обозначать период истории ранее 5508 года до н.э., поэтому нелюбовь к политике – это лишь беспомощная реакция неумехи, который не остановится перед тем, чтобы перечеркнуть тысячелетнюю историю цивилизации, а если эта история цивилизации не носит на себе божественной метки, сбываются самые мрачные предчувствия гностиков: мир сотворен и управляется сатаной, а бог… какой-то булгаковский получается бог, бог «ни при чем»). С другой стороны, с тех самых пор, как возникла цивилизация, возникла и насущная необходимость контроля над людьми, хотя бы идентификационного. Люди врут: «сегодня вы – Незнайка, завтра вы – Всезнайка, послезавтра – еще какая-нибудь Чертяйка» - резонно замечает полицейский из романа-сказки Николая Носова. Бог – если он есть – не желает брать на себя функции контроля над людьми и предотвращения соответствующих мошенничеств (видимо, потому что государство – от лукавого, а бог – за преступников), приходится эту «грязную работу» брать на себя государству – от геральдических комиссий развитого феодализма до современных надзорных органов. Предложите лучший вариант…
Уже через месяц после издания указа Илью за отказ украсить лоб сатанинской меткой уволили из редакции. Единственным его доходом с тех пор стал гонорар, который он получал за составление кроссвордов. Это было все, что ему еще мог позволить редактор в память о предыдущей совместной работе. К тому же составление кроссвордов не требовало его присутствия в редакции, Илья просто отсылал их по почте и таким же способом получал гонорар. Зато работа кроссвордиста давала ему возможность хотя бы время от времени вводить в свои кроссворды запрещенные тем же указом имена православных святых. Так, например, он позволял себе среди прочей крос¬свордной дребедени вставлять вопросы типа: “Название одной из замоскворецких улиц, на которой в детские годы писателя Ивана Шмелева находился храм Иоакима и Анны, восемь букв”. Неважно, вспоминал ли кто-нибудь, что эта улица называлась “Якиманка” или нет, он был рад, что хотя бы таким образом воздает славу святым православным подвижникам и угодникам. Особенно — после того, как очередным указом православная вера объявлялась вне закона, исповедание ее повсеместно запрещалось, а храмы вновь закрывались.
Не явившись на пункт проставления кода, Илья оказался тоже вне закона. В любой момент к нему могли подойти члены “сатанинского патруля” и сделать то же самое, что они сделали на его глазах с тем стариком возле почты. Да и вообще нужно было теперь как-то жить в этих условиях — хоть ему кое-что и перепадало пока еще из редакции за кроссворды, но купить на эти деньги съестное в городе он все равно не мог, а поэтому вынужден был раз в неделю уезжать на электричке в один из дальних районов и там, вдали от осведомительских взоров, покупать себе еду или обменивать ее на оставшиеся у него книги и вещи.
Удивительная вещь! Хотя биография главного героя обрисована отдельными скупыми штрихами, она поражает своей яркостью и карьерной быстротечностью. Главному герою нет еще тридцати лет. Он окончил школу семнадцати лет от роду в небольшом донбасском городке полусельского типа, где он (как будет сказано ниже) начинает свою трудовую деятельность на шахте (разумеется, не главным инженером, а простым рабочим, после ПТУ). И вдруг, через 10 лет он оказывается сотрудником редакции солидного московского (населенный пункт, прячущийся в повести под булгаковским псевдонимом «Город» - это Москва) журнала. Но и это еще не все! Если действие повести можно отнести к 1995 году (герой родился в 1967-1968 гг.), то получается, что около 1991 года он каким-то чудесным (можно даже сказать, мистическим) образом оказался владельцем отдельной квартиры (по всей видимости, однокомнатной) в Москве (примечательно, что у Ильи, как и у героя оруэлловского романа «1984», самая главная проблема жизни в тоталитарном государстве – квартирная, решена). Москвичи, читающие эти строки, могут со знанием дела оценить вероятность такой возможности, и поскольку автор никак не объясняет эту метаморфозу, остается самим пофантазировать на тему молниеносного превращения скромного паренька из украинского шахтерского городишки в матерого москвича – литературного редактора. Для этого возможны только два пути: либо смерть очень близкого бездетного родственника в Москве и завещание Илье его недвижимости, либо самостийный переезд в Москву и ныряние в бурные воды бизнеса 1991 года – самого первобытного бандитского капитализма (впрочем, первичное накопление капитала вызывало в тот момент больше эйфории, чем похмелья, и некоторые люди, действительно, смогли достичь ощутимых успехов и даже окружить себя первичной аляповатой новорусской роскошью, смотревшейся в те годы столь же удивительно на общем постсоветском фоне, как смотрелся бы ресторан «Макдональдс» в мезолите). Первый вариант маловероятен, хотя бы потому, что «бог из машины» в лице богатого дядюшки гораздо реже встречается в реальной жизни, чем даже страшный гигантский змей на пляжах Паланги. Второй вариант точно невозможен. Главный герой – растепеля, «человек не от мира сего», он даже жениться толком не смог (такие люди и создали, в конечном счете, религию; она давала им, проигравшим борьбу за существование в реальном мире, надежду на реванш в загробном царстве). А реальные блага достаются (нравится это кому или нет) борцам, прощелыгам, людям, умеющим рисковать и не щадить ни себя, ни препятствия. Правда, в тексте повести встречаются неясные упоминания о политической активности главного героя в момент распада СССР, но даже если бы Илья грудью своей заслонил от танков Белый Дом в ночь с 18 на 21 августа, это не улучшило бы его квартирных условий. Автор подсознательно спроецировал автобиографию на судьбу главного героя, однако допустил при этом ряд очевидных анахронизмов. Хотя общий принцип: «пиши о том, что лучше всего знаешь» сохраняет актуальность для писателей всех времен и народов, в подсознательном стремлении уподобить литературных героев самому себе, умело высмеянным Марио Варгасом Льосой в романе «Тетушка Хулия и писака», автор здесь явно переборщил. Такие чудеса могли случаться в 30-е, в 50-е годы и даже позже (действительно, сам Переяслов – тому доказательство), но даже христианский бог не смог бы в конце перестройки за считанные годы превратить лимитчика из провинции в столичного жителя, пользующегося, к тому же, большим авторитетом на работе, раз ему обеспечили получение заработка в нарушение всех законодательных норм. Еще большее изумление может вызвать неожиданно правильная русская речь главного героя, в то время как его родная мать не может двух слов связать на языке Пушкина. На память приходят фантастические мексиканские сериалы о похищенных и воспитанных в иной среде детях. Автору понадобилась «украинская тема», отсюда и несостыковки. Если ее убрать, главный герой оказывается коренным москвичом – эдаким Обломовым конца ХХ века, глядя на которого, удивляешься тому, что еще 300 лет назад его предки брали Нарву по призыву царского денщика Меншикова: «Ребята! В крепости вино и бабы! За мной!»
Но последнее время верзилы с тремя шестерками на рукавах стали встречаться ему и на самых отдаленных полустанках. Вот и сегодня он чуть было не угодил им в лапы, да Господь помиловал...
Илья поужинал хлебом с луковицей и, поблагодарив Бога, лег отдыхать. Однако, несмотря на проведенный в странствиях день и пережитую опасность, сон не шел. Мысли помимо его воли вновь и вновь возвращались к событиям последнего года, пытаясь понять, как же могло случиться, что, не внимая откровению Иоанна и предостережениям других праведников, люди все-таки позволили сатане взять над собой верх и покорно подставили лбы для клеймения числом Зверя. Все прошло так буднично, незаметно, что никто не придал и значения. Сначала ввели вместо чековых книжек пластиковые карточки — вроде бы для удобства населения, а чуть погодя, из-за того, мол, что карточки часто теряются, решили поставить всем единый код специальной биологической краской прямо на теле и по наличию этого кода отпускать товары в магазинах... Ну, а потом процедуру, так сказать, упростили, сведя все к трем обязательным шестеркам на лбу, и все. И никто не заметил, что все происходящее один к одному соответствует предсказанию Апокалипсиса: “И он сделал то, что всем — малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам — положено будет начертание на правую руку или на чело их, и что никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его...”
— А что делать? — говорили ему те, кому он пытался объяснить происходящее. — Надо ведь как-то жить дальше, надо что-то есть, пить, одевать, кормить детей...
В своей книге «Чудеса последнего времени» дивеевский иеромонах Трифон сообщает по этому поводу: «Будет голод, людоедство. А нас Господь не оставит. Мы из земли скатаем шарики, а Господь их сделает хлебом. Будут засухи, войны, стихийные бедствия, будут отключать газ, отопление, электричество. Спасение будет в селе, в доме с садом-огородом, козой или коровой. Из городов будут приезжать банды, грабить, убивать, забирать продукты. Надо покупать оружие самообороны (через милицию) и жить общинами, есть свою, не кодированную, не отравленную пищу» (http://www.dobroeslovo.ru/viewtopic.php?t=17973).
Впрочем, наличие в хозяйстве козы, в связи дьявольской раздвоенностью копыт на ее передних и задних конечностях, представляет определенную проблему. С одной стороны, ни в одной православной стране за всю историю не было запрета на козоводство (по аналогии с мусульманским запретом на свиноводство). Однако, допущение подозрительной козы в собственное хозяйство в эпоху антихриста не может не вызвать определенного смущения. Не является ли она агентом сатаны?
На первый взгляд жизнь как будто не очень и изменилась. По телевизору все так же передавали нескончаемые концерты Лалы Бухачевой да Форелия Лимонтьева, на улицах день и ночь работали киоски, торгующие заморской водкой, вот разве что легализовали свою работу проститутки да донеслись слухи, что стали пошаливать на лесных дорогах: начали, мол, выходить из чащоб какие-то бородатые мужики с дубьем и нападать на проезжающие мерседесы, но это было где-то далеко и воспринималось почти как сказка.
Комический выпад в адрес Аллы Пугачевой и женоподобного Валерия Леонтьева, которые ставятся в один ряд с пьянством, проституцией и прочим сатанизмом. Здесь уместно задать вопрос, который очень редко задается – гораздо реже, чем ключевой вопрос христианства: как относиться к интимным отношениям – это вопрос: православие или смех? (именно смех, а не смерть!) Допустим ли смех в рамках православия? Тема соотношения христианства и смеховой культуры требует толстых томов исторических, культурологических и религиоведческих исследований, и ее невозможно осветить в рамках нашего хотя и пространного, но достаточно лаконичного комментария. Кажется, еще Платон осуждал смех: "Не следует нам любить и смех, ибо кто предается сильному смеху, тот напрашивается на столь же сильное изменение... Нельзя допускать, чтобы людей, достойных уважения, заставляли предаваться смеху" (Plat. R.P. III 388e-389a). Определенно можно сказать лишь, что православие и смех несовместимы. Это две абсолютно непересекающиеся (ни в каком пространстве) прямые. Смех невозможен в рамках православного этоса. Видел ли кто-нибудь хотя бы одного улыбающегося святого на иконе? Смеющегося ангела? «Радование» православных не имеет к смеху абсолютно никакого отношения. Более того, есть все основания полагать, что смех считался признаком бесовщины. Сказочный герой, рассмешивший Царевну-Несмеяну, совершает богопротивный поступок. В борьбе со смеховой скоморошьей культурой (вполне традиционной для допетровской Руси) православие вышло победителем. Увеселительная культура Петра Первого – жест отчаянья, попытка волевым усилием переломить тенденцию. Это сделало век гардемаринов и просветителей, век, который не знал «лишних людей» и вообще не знал интеллигенции – блистательный XVIII век – «веселым веком». Ломоносов сочинял богохульный «Гимн бороде»:
Борода моя драгая!
Жаль, что ты некрещена…
Тела часть весьма срамная
Тем тебе предпочтена.
Куда это все делось? Затерялось на проселочных дорогах гоголевской скуки, лермонтовской тоски, некрасовских страданий, чеховского испуга перед «живой жизнью». Вспоминается фрагмент из романа Синклера Льюиса «У нас это невозможно»: «Из всех проявлений корповской диктатуры Дормэса особенно поражал неуклонный спад веселья среди населения, хотя этот процесс шел у него на глазах, и он мог его наблюдать у себя на улице. Америка, подобно Англии и Шотландии, никогда, сущности, не была веселой страной. Она проявляла склонность к тяжеловесной и шумной шутливости, пряча в глубине души тревогу и чувство неуверенности, по образу своего святого покровителя Линкольна, с его смешными рассказами и трагической душой. Но, по крайней мере, это была страна сердечных и шумных приветствий, оглушительного джаза, звавшего к танцу, озорных выкриков молодежи и какофонии мчащихся автомашин. И все это напускное веселье с каждым днем теперь шло на убыль».
Всякая антиутопия прячет в себе утопию – автор всегда имеет в виду наилучшее устройство общества, которому он противопоставляет описываемую печальную картину. Нетрудно догадаться, как выглядела бы наша страна после смены диктатуры сатаны режимом православного бога: в этой стране не было бы веселья, смеха, даже улыбок, прекрасной девичьей легкомысленности, шуток и первоапрельских розыгрышей, не было бы украшений и танцев, детских шалостей, беготни на переменках, поэзии, цветов – ничего греховного и нецерковного – светского (понятие «светский», напомним, давно является синонимом понятия «нехристианский», и естественно, ничего светского не может быть сохранено в преображенном по-православному мире). Серафим Саровский высказывался за запрет танцев и карт, Матрона Московская призывала не краситься, а молиться. Исчезло бы искусство, кроме иконописи и церковного пения, забота о душе, а не о теле, постепенно убила бы современный спорт (примером влияния духовности на спортивные достижения служит современное Государство Израиль, лишь недавно с трудом завоевавшее пару бронзовых медалей на последних олимпиадах; впрочем, что есть олимпийские игры, как не служение древнеэллинским бесам?) Тоска, покаяние и плач, да «неизреченная радость» – вот что осталось бы на Руси. Зададимся вопросом: а, действительно, зачем человеку смех? Неужели нельзя прожить без бесовского смеха и кривляния, без тупой попсы, без придурковатых сатириков, без косметики и детского гайсания по школьным коридорам на переменках, в результате чего можно упасть и разбить нос (а посему разумные отроки должны степенно и чинно стопами шествовать)? Вот уж вопросы, на которые и ответ-то не сразу находится! Я не знаю, что на это ответить…
Упоминание же о легализации проституции (так и не состоявшееся в современной России) есть не что иное как реакция коммуно-патриотического сознания главного героя на проекцию его собственной мужской неполноценности. Мережковский описывает папский двор в Ватикане 1492 года:
«В тот же день вечером, в своих покоях в Ватикане, Чезаре давал его святейшеству и кардиналам пир, на котором присутствовало пятьдесят прекраснейших римских "благородных блудниц" - meretrices honestae.
После ужина закрыли окна ставнями, двери заперли, со столов сняли огромные серебряные подсвечники и поставили их на пол. Чезаре, папа и гости кидали жареные каштаны блудницам, и они подбирали их, ползая на четвереньках, совершенно голые, между бесчисленным множеством восковых свечей: дрались, смеялись, визжали, падали; скоро на полу, у ног его святейшества, зашевелилась голая груда смуглых, белых и розовых тел в ярком, падавшем снизу, блеске догоравших свечей.
Семидесятилетний папа забавлялся, как ребенок, бросал каштаны пригоршнями и хлопал в ладоши, называя кортиджан своими "птичками-трясогузочками"» (Д.С.Мережковский. Воскресшие боги. М.,1993, с 412-413).
Такова эпоха Высокого Возрождения. Однако, что же делается в России? В 1856 году в Санкт-Петербурге был учрежден Врачебно-полицейский комитет, который окончательно легализовал проституцию. К 1 января 1858 под наблюдением комитета было 129 домов терпимости с 785 женщинами и 532 женщины-одиночки (История проституции. СПб.,1994, с 225). И это в городе с населением 500 тысяч человек (правда, императорский Петербург был военной столицей, и количество одиноких мужчин здесь всегда превышало аналогичное количество женщин). Интересен также вопрос: как много из заработанного жертвовала на церковь Соня Мармеладова (учитывая ее религиозность, что подчеркивает Достоевский)? О том, приходил ли антихрист в 1856 году, история умалчивает.
Пришло как-то письмо от матери из Украины, но оказалось, что и там происходило то же самое. “...Був нэдавно указ, — писала она своим полурусским-полухохляцким языком, — сказалы, шоб всим поставить на лбу отой знак, а хто нэ поставыть, тому ничого нидэ нэ продавать. Ходять тэпэр по дворах и провиряють — а дядько Иван був без отого знака и його убылы...”
Он вспомнил их соседа Ивана, старого гармониста и бывшего моряка, доживавшего свой век в небольшом флигельке в глубине двора, куда его отселила от себя супруга ввиду усилившегося к старости пристрастия к вину. Илья тогда только начинал свою трудовую деятельность на одной из донбасских шахт, но помнил и доныне, как, идя ли в полшестого утра на первый наряд или возвращаясь в полчетвертого ночи с третьей смены, видел во флигельке дяди Вани горящее желтым светом окно и на его фоне отчетливо видимый бюст бронзового Ленина, перед которым, склоняясь к стакану “Плодово-ягодного”, сидел в безмолвной беседе с вождем старый моряк.
Представление о марксизме (равно как и о других атеистических философских и идеологических учениях) как о своего рода религии очень распространено в среде верующих. Оно подобно восприятию автомобиля, как колесницы, движимой какими-то неведомыми бесовскими силами, если в данном случае телега поставлена впереди лошади, и обнаруживает элементарную неспособность к нерелигиозному (можно сказать, даже к нетеистическому) мышлению. Представление о любых философских и идеологических учениях как о религиях позволяет крайне примитивно интерпретировать их, а эта примитивная интерпретация создает условия для успешного опровержения атеизма. Известный афоризм из кинофильма «Берегись автомобиля», произнесенный лютеранским пастором на палангском взморье (где, если верить автору «Девяностого псалма», вскоре должен появиться гигантский змей): «Все люди верят. Только одни верят в то, что бог есть, а другие – в то, что бога нет» - очень хорошо иллюстрирует эту систему воззрений: автомобиль отождествляется с телегой, а телега не может ехать впереди лошади или без лошади. Естественно, что в случае изначальной заданности именно таких условий, ответ получается предсказуем. А как же иначе было теистическому мышлению реагировать на атеизм? Все иные критерии либо недостоверны, либо малопопулярны в широкой среде; остается отождествить методологический критерий получения информации: только через веру, иные способы ее получения не признаются в принципе, хотя существует критерий «Бритва (лезвие) Оккама» — методологический принцип, получивший название по имени английского монаха-францисканца, философа-номиналиста Уильяма Оккама, жившего в XIV веке. В упрощенном виде он гласит: «Не следует множить сущее без необходимости» (либо «Не следует привлекать новые сущности без самой крайней на то необходимости»). Вопрос в том, существует ли таковая необходимость: т.е. воспринимают ли сами атеисты свои убеждения в качестве религиозных? И здесь обнаруживается полное несоответствие трактовки верующими атеизма как религии этому самоопределению. Атеист не воспринимает свои убеждения в качестве религии, поскольку у них отсутствуют все известные признаки таковой: начиная с методологического приема получения информации (через проверяемые знания, а не через веру) и кончая отсутствием неизменных догматов (т.е. ни один атеист не будет утверждать, что научная картина мира окончательна и не может быть исправлена на основании новых открытий и новых концепций видения ранее известных фактов). С другой стороны, поскольку атеизм предполагает достаточно высокую степень образованности (впрочем, и верующие также иногда претендуют на то, что их верования могут быть понятны в их логическом выражении только очень высокообразованным людям), возникает проблема восприятия атеизма в странах массовой безрелигиозности. Однако и в этом случае никогда, как правило, не наблюдалось использование портретов и прочей идеологической атрибутики как замены, суррогата религиозной атрибутики, а естественная организация пространства, наблюдаемая в идеологической стране, вовсе не есть признак именно религиозной атрибутации элементов оформления.
— Упокой, Господи, душу раба Твоего Ивана, — вздохнул он и, осенив себя крестным знамением, повернулся на правый бок и попытался уснуть.
3. Глашенька.
Утро встретило Илью серым дождем за окном, но он этому только обрадовался. Дождь разгонял с улицы прохожих и патрульщиков, а значит, можно было покинуть свое убежище и более-менее спокойно, не опасаясь ежеминутной встречи с бесовскими инквизиторами, пересечь город. А ему уже давно хотелось навестить Глашеньку, — последний раз он видел ее чуть ли не две недели назад, когда привозил ей собранные накануне грибы да раздобытую в одной из деревень картошку. Небось, все уже давно закончилось...
Духовная близорукость главного героя препятствует ему увидеть в картошке – «чертово яблоко» антихриста. И это не единственное проявление лояльности к антихристову «веку сему». Главный герой неоднократно пользуется поездами, а ведь это недопустимо для православного христианина. Сведущие люди давным-давно разгадали эту сатанинскую прелесть:
«Феклуша: Да чего, матушка Марфа Игнатьевна, огненного змия стали запрягать: все, видишь, для ради скорости.
Кабанова: Слышала я, милая.
Феклуша: А я, матушка, так своими глазами видела; конечно, другие от суеты не видят ничего, так он им машиной показывается, они машиной и называют, а я видела, как он лапами-то вот так (растопыривает пальцы) делает. Ну, и стон, которые люди хорошей жизни, так слышат.
Кабанова: Назвать-то всячески можно, пожалуй, хоть машиной назови; народ-то глуп, будет всему верить. А меня хоть ты золотом осыпь, так я не поеду» (А.Н.Островский. Гроза. М.,1980, с 34).
Кстати, учитывая частые аварии и крушения поездов в те годы, в результате чего железная дорога выплачивала пассажирам огромные страховки, и даже платила им за проезд в рекламных целях, осторожность купчихи выглядит вполне естественно.
Навигация
Перейти к полной версии