Со стороны духовный мир – сплошная имитация: когда мы говорим, что женщина (почему-то именно женщина: мужская красота не так уж важна) «духовно красива», значит она уродка, если хоккейная команда «одержала моральную победу» (мораль и духовность у идеалистов намертво примерзли друг к другу), точно, значит, продули турнир и т.д. Духовность же изнутри известный современный атеист определил, как «изучение обмена веществ у Буратино» (а вдруг Буратино есть на самом деле???) А неактуальная неочевидность духовных истин принуждает их проповедников к постоянной аллергической реакции «доказывания»: духовный писатель места себе не находит от мысли, что в мире что-либо может быть независимо от его постплатоновских идей, и убежден, что все его «интуиции» давно «доказаны из науки». Бедная наука обязана обслуживать этих фантазеров, хотя у них порой семь пятниц на неделе. Отсюда проистекает большая часть паранаук и лженаук, как шлейф отставших от поезда пассажиров, сопровождающих науки: монотеисты «доказывают», что в первобытные времена был какой-то первобытный монотеизм, русские патриоты – что еще при палеолите Крым уже был частью Православной России, еврейские патриоты желают, чтобы все выдающиеся люди на свете (включая Гитлера и Генри Форда) были евреями (тогда уж проще сразу «доказать», что все люди – евреи, как шутил М.Светлов) и т.д. – примеры можно множить до бесконечности. Причем, каждый «доказывающий» убежден, что остальные духовники с ними полностью согласны (дух един), и раз за разом пытаются соединить свои воздушные замки в единый виртуальный дворец (например, взяли Будду и переименовали его в православного царевича Иоасафа; или в индийского еврея; или в теософского великого посвященного). Слишком наглые потуги одних духовностей вызывают резкую отповедь у других духовностей, используемых первыми в качестве расходного материала, а поэтому на картах мира у мистиков слишком большие части заклеены бумагой (как в лемовском Путешествии Иона Тихого), т.е. попросту игнорируются. В оправдание (та же аллергия самооправданий) духовность требует признания ее «особой роли» в развитии человечества – дескать, ни один из планов – победить противника, изобрести крылья или сочинить поэму – не обходится без заглядывания в потусторонний мир, а уж эта зона – зона еще неосуществленного – тотально оккупирована духовидцами, и они пользуются малейшей зацепкой для самооправдания, тотального самооправдания сразу по всем пунктам: стоит православной девушке на «Лексусе» «чудесным образом» избежать аварии, это автоматически является доказательством бытия божия именно в его православной интерпретации, всех чудес и церковных установлений, а заодно и формы правления, какую подскажет православному попу его богатый спонсор (для мусульманской девушки ровно то же самое служит аргументом автоматической достоверности всего ислама вместе с соответствующим правовым мазхабом; как в старом еврейском анекдоте – а мы вместе со Свасьяном доберемся дальше там и до этой темы (в еврейской традиционной культуре за отсутствием сказок, все сказки – анекдоты): «Но ведь они же не могут быть оба правы одновременно!» - «Знаешь… а ведь и ты права!») Сократ, доживи он до торжества неоплатонизма, своим сократическим методом прошелся бы по нему (ведь сократический метод позволяет «доказать» все, что угодно, и тут же это самое, уже «доказанное», опровергнуть). Но Платон (чью тягу к стихотворчеству Сократ безжалостно высмеял, и который решил поэтической змейкой все равно пролезть в философию), как и все последующие идеалисты, был начисто лишен чувства юмора, и просто не понял разрушительного характера для любой «абсолютной истины» сократического метода.
Идеалисты, разумеется, претендуют не только на мистику, но и на логику, более того – на науку. Ведь они убеждены, что «наука» - это тоже такая недоказуемая-неопровержимая антиномия, базирующаяся на неких «научных догматах» (так именно «доказывали» религию окопавшиеся в редуте своей веры (почему-то всегда бородатые) физики конца 80-х годов прошлого века; они б еще сталинские репрессии вспомнили: кая вера гонима – та и праведна! ведь (замечали?) авторы церковных историй никогда не упоминают о гонениях на еретиков). Да, астрономия, к примеру, требует недюжинных логических упражнений, но к текущему моменту подавляющее большинство образованных землян ЗНАЕТ (думаю, что отличие этого термина от понятия «ВЕРИТ» очевидно), что Земля – не есть плоскость, накрытая сверху твердо-хрустальным (может в поэтическо-неоплатоническом смысле, а может и в буквальном смысле – это какой апологет попадется, и насколько велико его упрямство, рядящееся в тогу Мартина Лютера) куполом неба. А назовите мне хотя бы одну религию (ранг идеалистических систем, которые хотя бы получили массовое признание; о кафедрально-кабинетных идеалистических системах умолчим, чтобы в конец не оскорблять их авторов неверием окружающих), которая достигала такого признания. И при этом, пожалуйста, избавьте меня и себя заодно от аргументов вроде: «не все достойны», «мир лежит во зле», «это еще сложнее, чем астрономия» и т.д. Уж если что и может «доказать» идеализм, то это невозможность астронома, который заявит, что он «открыл» галактику, и она есть, потому что он верит в нее, а как только и мы уверуем, тут же и мы откроем, даже если дворники (в том-то и вся соль анекдота!) Различие между рационалистическим идеализмом (философией соответствующего засола) и мистическим идеализмом (упрямой верой) было, по всей видимости, всегда – с тех пор, как логик-рационалист решил: а зауважаю-ка я этого болтуна, ишь, как изголяется, да и если люди идут на костер за формулу 2+2=5, что-то в ней есть. Но я все же думаю, здесь было обратное движение (хотя оно менее вероятно с чисто логической, «доказуемой» стороны, потому что возникают сомнения: а додумались ли?): мистики обнаружили логику и решили ее приручить, потому что иначе они остаются смешными чудаками, идущими по миру с протянутой рукой (ну, поверьте мне). Знание не нуждается в «доказывании», так что союз мистики и идеализма был обречен, за неимением другого объекта их взаимной страсти (точнее, их особых способностей к спариванию) – не знание же им обихаживать? Для него они придумали уйму обидностей обиженных, а все замешанные в материалистическом подходе к добыванию знаний философские системы провозгласили примитивными. Вот, например, Друг утят (он же Галковский) так презентовал советскую философию: «советская философия – это безмозглая курица. Она вообще не летает» (Независимая газета. 1993. 23-24 апреля). Даже если это абсолютно адекватная характеристика, знаете, что произошло, когда взлетела курица Галковского? Берестяные грамоты стали подделкой сталинистов, а социал-демократия инспирирована (теория заговоров – это… люблю лапидарные формулировки… наиболее концентрированный вариант теории духовности: все в мире происходит не само собой, не материально, а мета-физически, путем тайного заговора) Великобританией (почему не Германией?) Ха-ха-ха-ха-ха!!!
Но вернемся к Свасьяну – человеку, воспитанному в студенческие годы на диалектическом материализме (отсюда и требований к нему будет побольше).
Самая большая по объему и самая неинтересная статья сборника «Дискурс, террор, еврейство» (первая во второй части; опубликована с сокращениями в журнале «Вопросы философии» 2/2005.) посвящена мировому еврейству. Мне давно представляется, что антисемиты и семитофилы – одна шайка, которая занята совершенно непродуктивным процессом объяснения мировой истории через деятельность одной-единственной, не самой выдающейся этнической группы. Антисемитизм – наиболее уродливая форма патриотизма (т.к. он превращает «свой» народ в вечную жертву еврейского всемогущества). Свасьян в очередной раз пересказал все темные слухи и сплетни Клио о выдающейся роли еврейства. А реальность? А по боку ее (как Свидригайлов моральные нормы). Что с того, что в те же временные промежутки, что и евреи, в национальном отношении возродились ирландцы, грузины, армяне, еще дюжины три этносов? Что с того, что евреи создали вполне среднестатистическую страну, подарившую миру всего дюжину нобелевских лауреатов (в то время как один Колумбийский университет США – 103 лауреата)? Что с того, что само христианство (единственное, что может отдаленно считаться еврейским прикосновением к глобальным процессам) – детище глобального же эллинизма, и к еврейской традиции имеет куда меньше отношения, чем современные шахматы к индийской кастовой системе? Для Свасьяна в плане его основного тезиса об уникальности евреев сравнительно с остальным человечеством интересны не евреи как таковые, а «идея еврейства» (ср. у Владимира Соловьева: «идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности» - т.е. реальность лишается легитимности в пользу идеи). Он не находит ничего лучшего, чем переписывать из немецких источников времен Второго Рейха вагнерианские интерпретации еврейства как материалистической бесовщины (сравнительно с вегетарианской духовностью арийской расы, по уверению Вагнера):
Первофеномен еврейства обнаруживает себя как реляция. Иудейство различают по его осознанному и поволенному отношению к юдаизму. Особой судьбой «избранного народа», в котором, как в никакой другом народе, присутствовала воля достичь не индивидуального, а именно народного бессмертия, было: метафизически полностью изойти в физическом, но так, чтобы отсутствие автономной метафизики полностью компенсировалось мистикой телесного. Люциферической роскоши греков и уже позднее христиан: изживать духовное в отрыве от телесного и даже в конфликте с телесным, евреи никогда не могли ни понять, ни тем более себе позволить. Их заботы были заботами не Платона, а Иова. Иов — если и не идеал иудейского, то во всяком случае его прообраз — метафизик плоти. На Иове, этом Прото-Фаусте из земли Уц, Творец мира вычерчивает, пожалуй, самые непроницаемые складки человеческой души, освобождающейся от своей плотяности и учащейся бестелесно изживаться в телесном.
Здесь у Свасьяна материализм, телесность еврейства в национальном разрезе (опять свидригайловским методом по боку генетику, которая отказывает ашкеназам в родстве с ближневосточными евреями и сближает их с тюрками; неоплатонизму, с его неувядающим талантом не столько быть, сколько казаться и при этом претендовать на убедительность, зачем наука, которая противоречит миру идей?) нужны для последующего мемориального комплекса штайнерианству. Ведь Штайнер был уверен, что биология полностью соответствует его мистическим теориям (ср. у Станислава Лема – может, реально, отголоски Штайнера: «Может быть, речь шла о том, что они пытались приспособить некоторые биологические факты к своим верованиям или суевериям?» «Эдем»).
А вот Вагнер высказался так:
«Колыбель человечества, несомненно, по скудным научным данным, надо искать в плодородной стране, богатой растительностью, дававшей ему жизнь мирную, беззаботную. Что же вывело человека из состояния первобытного блаженства, из рая? Очевидно – причина насильственная. Геологические исследования убеждают нас в том, что вид земного шара перетерпевал изменения: материки исчезали, другие появлялись; необъятные потоки, идущие с южного полюса и разбившиеся о выдающиеся скалистые отроги устоявших северных материков, бешено гнали перед собою все живущее на земле до суровых северных поясов. Свидетелями этого ужасного бегства служат скелеты слонов, найденные в раскопках в Сибири.
Несомненно, появление огромных пустынь, как африканская Сахара, должно было лишить всякой пищи прибрежных жителей прежних озер, окаймленных роскошной растительностью. Об ужасе голода мы можем составить себе понятие из рассказов невыразимых страданий людей, потерпевших кораблекрушение; страданий, заставивших цивилизованных людей наших времен обратиться в людоедов – пожирать себе подобных.
Поныне еще на влажных берегах Канадских озер живет род пантеры и тигра, питающийся плодами, между тем, как на границах Сахары исторический тигр и лев развились в самого кровожадного хищника.
Только голод мог принудить человека к убойной пище, а не мнимая необходимость животной пищи, якобы для поддержания сил в более холодном климате, как полагают многие» (цит по: Е. Рейнке. Мысли Ричарда Вагнера о вегетарианстве. – №4, стлб. 157-164 // Вегетарианский сборник. СПб.,1905).
Соответственно, евреи с их ритуальным убоем животных выглядят самыми злостными нарушителями всемирного закона вегетарианства (как, должно быть, ужаснули вегетарианцев уэллсовских времен пьющие кровь марсиане!) Вот и все – гораздо проще, никакой метафизики. Если бы Вагнер был мясоедом, евреи стали бы презренными вегетарианцами, но все равно (для нужд Вагнера-антисемита) выдающимися. Так что не стоит множить сущности, даже если подход Лапласа кажется Свасьяну слишком плоским. Но Свасьяну евреи нужны для иллюстрации «народа-религии»:
Иудейство, ориентирующееся на юдаизм, характеризует еврейский народ, как таковой, в его преемственности и непрерывности. Приверженность к Торе с её культивированной и проверенной в тысячелетиях системой кровных совместительств, прежде же всего необыкновенная закрытость и как бы трансцендентность жизненного уклада, перед которым чужой при любых обстоятельствах должен чувствовать свою чуждость, — всё это свидетельствует о некой этноврожденной неартистичности и инстинктивной неспособности к античному carpe diem. Иудейство, как никакой другой этнос, — серьезно; еврейский юмор — это никогда не юмор висельника или просто жизнелюба и балагура, а некое удвоение серьезности; еврей шутит не для того, чтобы отвлечься от серьезности, а чтобы сильнее привлечься к ней: когда, скажем, серьезность притупляется и воспринимается не с должной серьезностью; иначе: он шутит, чтобы было не до шуток. Серьезность иудейства — его судьба между ассимиляцией себя и ассимиляцией в себя. Если чужой, очутившийся в греческом культурном пространстве, ощущал себя и был чужим именно по языку (Овидий: «Barbarus hic ego sum, quia non intelligor ulli»), то отчуждение в еврейском жизненном пространстве выглядело несравненно сложнее. Стать греком значило участвовать в греческой культуре, то есть, прежде всего уметь говорить и мыслить по-гречески. В сравнении с этим, с этой придуманной и продуманной предпосылкой, стать евреем — сегодня, как и три тысячи лет назад, — значит стать некой «вещью в себе». Если греческая идентичность гарантируется культурой, то еврейская определяется единственно религией. «Мы являемся, — говорит Авраам Иошуа Хешель, — уникальным примером народа, отождествленного с религией».
Выдвигая идею: этнический еврей = верующий еврей (а юдаизм это, напомню, религия), Свасьян ссылается на теоретиков религиозного сионизма, но дело даже не в этом. Отвлечемся от политических и медийных условностей нашего времени и попробуем разгадать поставленный здесь вопрос философски. Итак, все евреи – верующие евреи. Можно ли, в таком случае, говорить о дефиниции Свасьяна (допустим, сам он это придумал, а не позаимствовал у других авторов), как об аналогичной дефиниции: «Все русские играют на балалайках»? Разумеется, нет. Во-первых, причиной невозможности отождествить балалаечника и русского могут быть субъективные причины (не хочу играть на балалайке), что близко к аристотелевской категории действия. Во-вторых, препятствие к игре на балалайке может быть вполне объективным (субстанциональной категорией Аристотеля в плане соотношения первой сущности «балалаечник» со второй сущностью – «русский») например, невозможностью играть. В общем, даже исходя из чистого разума, мы не можем признать истинность суждения «Все русские играют на балалайках». А Свасьян хочет, чтобы мы признали истинность его утверждения «все евреи – иудаисты». Интересно, что ответил бы ему Аристотель? Во-первых, мы опять вынуждены сличать сущности – в данном случае «еврей» и «иудаист». Допустим, если встать на позиции ортодоксального иудаизма (а точнее, на позицию конституционных норм Государства Израиль; интересно, что одним из доказательств «бытия божия» является юридическое – т.е. упоминание о божестве в юридических документах государства, и смешно это только на первый взгляд, потому что если религиозные историки совершенно серьезно заявляют, будто религия (связь с доказываемым божеством) сформировала страны и цивилизации, то упоминание о божестве в юридических документах может считаться ровно таким же равноправным доказательством, как и иные доказательства) и определить еврея, как «правильно родившегося» и исповедующего иудаизм субъекта, то остается вопрос: а что же происходит с «правильно родившимся» субъектом, равнодушным к иудаизму, перешедшим в другие религии, либо отрицающим иудаизм из атеистических соображений? К примеру, Троцкий – атеист, говоривший в детстве на российско-украинском суржике, - являлся ли он евреем, и (если нет) в какой именно момент он перестал им быть? И как в этом убедить окружающих, которые продолжают считать Троцкого евреем? Сравнивая и отождествляя две субстанциональные сущности: этническую и религиозную, Свасьян пытается убедить нас, что перед нами уникальный случай, ссылаясь… на заинтересованное лицо (скажем так). Надо или вместе с Экхартом вводить категорию «становления иудаистом», что уже не тождественно с этнизмом, или заявить, что менять религию (а с нею и национальность) можно хоть два раза в сутки (Толстой – вслед за Шопенгауэром повторяет мысль, что каждое наше засыпание равносильно смерти, а каждое пробуждение – воскресению). Если и это не получается, то остается лишь наделить биологию мистическими свойствами, независимыми от самоопределения (наделить, конечно, можно, но ведь смеяться будут; а любая религия, не смотря на пропаганду Татьяной Горичевой, к примеру, православного постмодернизма, еще не дошла до состояния бегающего без порток, религии очень не любят, когда над ними смеются). Когда, в ходе работ по расшифровке человеческого генома, обнаружилось (вот уж чего еврейские патриоты ну никак не ожидали!), что евреи-ашкеназы генетически кардинально отличаются от евреев-сефардов, разразился скандал, и идеалисты тут же поспешили его «замять», сделав идеалистически убедительный намек на какие-то «скрытые гены» (опять верующий астроном, который верит в галактику). Если материализм можно обвинить в известной примитивности, то идеализм отличается колоссальной доверчивостью, доходящей до простой наивности. Если простым верующим это даже немного простительно (за них решает и отвечает, в конечном счете, их персоналистический боженька), то философу ничуть непростительно. В свое время философия греческого мира отделилась от простой софистики именно за счет хитроумия, перерастающего в критический взгляд на мир. Чтобы так быстро оказаться обманутым на базаре, идеализму надо было постараться.
Ренан в свое время со свойственной ему необузданной художественностью (даже поэтичностью; не смотря на все свои штудии, Ренан на 95% поэт, и лишь на 5% философ) описывал еврейство как средоточие необузданных страстей (XIX век вообще любил награждать какую-либо сущность безусловными субстанциями; иногда это просто объяснимо за счет привычки делать глобальные выводы на малом, объективно малом, материале). Евреи у него – носители одновременно самых лучших и самых худших качеств. Выглядит это еще менее убедительно, чем всучить каждому русскому по балалайке. Но Свасьян продирается через колючие аристотелевы категории к иной цели:
Можно лишь догадываться, сколь нелепой, если не извращенной, выглядит старая орфическо-платоническая апофтегма soma-sema (тело, как гроб души) в еврейском восприятии; еврейское тело — не гроб, а отчий дом души, её синагога, что означает: бренная душа живет здесь лишь телом, в теле, милостью тела, которое — бессмертно. Следует при этом помнить, что под телом имеется в виду никак не habeas corpus вот этого вот одного человека, а народное тело, в ощутимой непрерывности которого отдельные тела граждан так же объединяются в тысячелетиях, как чувственные восприятия в трансцендентальной апперцепции кантовского механизма познания. Юдаизм, как тело иудейства, олицетворяет тем самым еврейское Я, или еврейскую идентичность.
Не догадываетесь? Твердя о телесности иудаизма, Свасьян проталкивает старый (еще времен ветхозаветных) тезис о «живом боге». Этот лозунг, призыв, вызов ктулху: «бог живой!» - так часто и настойчиво повторяется верующими христианами и иудаистами, что невольно возникает сомнение – а верят ли они именно в это, раз так часто пытаются сами себя в этом убедить? Когда религия (уровня народных верований в доброго пса, который охраняет дом) соединилась с утонченной философией, это повредило обеим. Народные суеверия попали в оборот безжалостной и красиво-ледяной (как ницшеанская утренняя заря) логической философии (она их и прикончила, в конечном счете), а философия повесила себе на ногу французское каторжное ядро таких диких суеверий, что даже лучшие умы вынуждены отступить перед этим «неумным». Вся средневековая схоластика потратила свои века на расшифровывание элинистическо-иудаистических манускриптов, на доказывание закономерностей случайного, как ожидающий на вокзале от тоски разгадывает случайные узоры каменного пола и их потертости (может, правы те, кто говорят, что европейская цивилизация сложилась на базе античности, но вопреки библейской культуре, полемизируя с нею?), и Свасьян всего лишь присоединяется к этой славной когорте (стоило ли ради этого забрасывать диалектический материализм?)
Там же – в статье – содержится неприязнь Свасьяна к:
атеизму,
американскому президенту Клинтону,
войне в Югославии,
французскому философу Дерриде,
послевоенной Германии,
афроамериканскому языку,
- как видим, Свасьян остался верен своей фирменной мизантропии.
